Шеридан - [31]

К берегу счастья прибьет нас она.

Сильвио.

Слезки утри, не плачь, не вздыхай,

Мы не покинем земной наш рай,

Не плачь, не томись, не вздыхай.

Картина четвертая. Спальня Лауры. Полночь. Лаура склонилась над столиком и пишет, повторяя вслух написанное: «Хотя я только что рассталась с тобой и надеюсь совсем скоро увидеть тебя вновь, пальцы мои так и тянутся к перу, и я не могу не докучать тебе своими каракулями. Милый, родной! Я счастлива лишь тогда, когда мы вместе. Ни о чем другом я не могу говорить и думать. Поскорей бы снова приходили полчаса счастья быть рядом с тобой. Поверь, сегодня вечером впервые после возвращения из Франции я испытала настоящую радость. А что если сейчас, когда я пишу письмо и изливаю на бумаге мои нежные чувства к тебе, ты ухаживаешь за мисс У. или за какой-нибудь другой хорошенькой девушкой? Ничему подобному я не верю, но все-таки, все-таки... Знай же, ты моя жизнь, моя душа, и я так тебя люблю, что не вынесла бы, если бы увидела, как ты (пусть даже в шутку) оказываешь знаки особого внимания другой. Вот я написала тебе это, а ты сам суди, сомневаюсь ли я в твоей верности. Когда ты напишешь ответ? Раз уж нет возможности видеться с тобой почаще, так хоть порадоваться весточке от тебя...

По-моему, Чарлз что-то заподозрил сегодня вечером. Когда я спускалась вниз, у него было такое выражение лица, как будто он все знает. Черт побери его проницательность! Лучше бы он не совал свой любопытный нос в чужие дела и не мешал нам предаваться тайным радостям. И подумать только, любимый мой, всегда-то нас сильнее всего влечет к себе то, что нам не принадлежит...

Что же еще тебе написать? Пожалуй, больше ничего, и я, рискуя тебе надоесть, снова и снова повторяю: я люблю тебя без памяти и лучше буду терпеть нужду и лишения, но с тобой, чем выйду за другого, пусть даже за самого короля.

Я буду звать тебя моим Горацио — этим именем ты сам называешь себя в своем чудесном стихотворении. Так пиши же мне, мой милый Горацио, и уверь меня, что ты так же искренен и постоянен, как я.

Рука у меня сейчас так дрожит, что я с трудом держу перо. Только что в комнату ко мне заглянул отец, и я едва успела спрятать письмо за зеркало. Слава богу, он не заметил, в каком я состоянии... До свидания. Боже мой, я так...»

(При нашем глубочайшем уважении к мисс Линли и восхищении ею мы не можем не отметить, что привычка датировать свои письма не принадлежала к числу ее многочисленных достоинств.)

В несколько ином тоне: «Бессовестный, ты заставляешь меня бодрствовать до глубокой ночи и писать тебе всякую ерунду, тогда как сам не написал на этой неделе ни строчки в ответ. Право же, дорогой, ты настоящий тиран! Не подумай только, что я стала бы писать, если бы это не доставляло удовольствия мне самой. По правде говоря, любимый мой, я только и бываю счастлива, когда вижусь с тобой или пишу тебе. Почему ты так быстро сбежал сегодня? Хотя я и не могла открыто наслаждаться твоим разговором, мне было так отрадно быть совсем рядом с тобой. Как только ты покинул меня, я бросила карты, так как не могла больше сосредоточить внимание на игре...

Когда мы с мамой были в гостях у мисс Роско, говорили главным образом о тебе. Мисс Р. сказала, что, по ее убеждению, мы с тобой должны пожениться. Больше того, по ее словам, буквально все считают, что мы поженимся не позже, чем через месяц. Боже ты мой, подумать только! Да благословит тебя господь, дорогой мой, любимый мой. Устала и ложусь спать. Только одно могло бы прогнать сейчас весь мой сон — твое присутствие... еще раз до свидания...

Стоя на коленях, полураздетая, снова донимаю тебя своими глупостями. Разве можно допустить, чтобы листок остался недописанным? Хотя что еще приписать, сама не знаю: я почти исчерпала весь запас новостей, который накопила за нашу долгую разлуку. Пиши мне, лентяй ты этакий; я настаиваю, даже требую, чтобы ты писал. Неужели так трудно черкнуть мне несколько строк? Письмо для меня ты мог бы передать все тем же способом. Сестра сердится, что я никак не улягусь, но, хотя я совсем застыла, мне сейчас приятнее стоять в такой позе и мерзнуть, выводя эти строки, чем нежиться в самой теплой постели во всей Англии...»

Тем временем злодей нашей драмы не сидит сложа руки. Он бомбардирует своего молодого соперника письмами оскорбительного содержания и внезапно появляется в Бате. Приезжает он в сопровождении соседа-ирландца Уильяма Барнетта, который настойчиво уговаривает его смыть позор с помощью новой дуэли. Барнетт передает Шеридану предварительный вызов и предлагает ему поставить свою подпись под текстом отчета об их предыдущем поединке в интерпретации Мэтьюза. Шеридан не только отказывается подписать этот текст, но и с негодованием опровергает версию Мэтьюза в письме к капитану Найту. После отказа Шеридана подписаться под этой бумагой дуэль становится неизбежной. Она назначается на среду 1 июля 1772 года.

Ничто не препятствует поединку. Шеридан-отец отбыл в Лондон, чтобы снарядить Чарлза в путешествие к берегам Швеции. Мисс Линли в отъезде: она выступает в Честере, Кембридже и Оксфорде. Шеридан по-прежнему получает от нее письма, полные любовных сетований. «С самого моего приезда сюда я нигде не бывала. Какое будет счастье снова вернуться в Бат. Невозможно передать, как я соскучилась по тебе, как хочу тебя видеть и задать тебе тысячу вопросов. О, дорогой мой Горацио, я много всякого передумала за время своего отсутствия, но, когда я вернусь, радость возвратится ко мне. Может, я увижу тебя очень скоро после того, как ты получишь это письмо. А пока прими заверения в самых нежных моих чувствах и оставайся таким же постоянным, каким ты был до моего отъезда. Молю бога о том, чтобы я снова смогла обнять моего Горацио и убедить его, сколь искренна любовь его Элизы».