Шеридан - [20]

Да и вообще, сударь, какое право имеет Шеридан определять произношение англичан?»

ГЛАВА 3. ШКОЛА ЗЛОСЛОВИЯ

Субботним утром 19 января 1771 года, примерно в половине двенадцатого, на улицах Бата можно было увидеть беззаботного молодого человека, который неторопливо шагал в сторону заведения Симпсона — одного из двух общедоступных курзалов города, пользовавшихся большой популярностью. Треугольная шляпа с поднятыми полями и алый камзол, черные проницательные глаза, румяные щеки и полные губы — вот беглый портрет нашего молодого человека. Впрочем, выражение этого лица составляет известный контраст с его юношеской свежестью: похоже, молодой человек исподтишка внимательно наблюдает за всем, что происходит вокруг. Юноша оглянулся по сторонам и ускорил шаг: еще несколько минут, и он услышит божественный голос той, кто уже стала предметом его тайного обожания и кого он предпочитает всем женщинам, всем певицам мира.

Он направляется в концертный зал, где сегодня в программе «Классические развлечения» — декламация и лекция его отца об ораторском искусстве, «читаемая с целью совершенствования человеческой натуры». Бедный старина Шерри, именно так он представлял себе «классические развлечения». Его искусство, звучное и строгое, принадлежало к старой школе, а его голос, обращаемый к толпе любителей удовольствий, был гласом вопиющего в пустыне. Привлечь внимание публики к искусству красноречия помогли бы, конечно, юность, блеск, красота, и вот Шеридану посчастливилось найти все эти качества в лице Элизабет Энн Линли, одаренной старшей дочери музыканта Томаса Линли, занимавшегося постановкой ораторий в провинциальных концертных залах, а в тот момент — устройством концертов в Бате.

Ей только что исполнилось шестнадцать лет. И хотя она вот уже четыре года пленяет публику и приковывает к себе грубые взоры мужчин, она остается «скромнейшим, приятнейшим и нежнейшим цветком» в саду Природы, как охарактеризовал ее сластолюбец Уилкс во время обеда в семействе Линли. Она шла тернистым путем, но ни капельки грязи не пристало к ней. Само воплощение чистоты и красоты, она посвящала свое искусство великому Генделю — тому самому Генделю, фразу из которого пропела ее сестра Мария в свой смертный час; которого чтил и популяризировал ее отец и в честь которого он нарек Георгом Фридрихом своего старшего сына. Ее мелодичная речь лилась как музыка, а сама она словно излучала вокруг себя сияние. Впоследствии один епископ назовет ее связующим звеном между смертными и ангелами. Видный государственный деятель, утверждавший то же самое, засиживался до глубокой ночи, слушая ее пение. Сам король ловил каждую модуляцию ее голоса. А ее чистый голос был как бы символом ее самой.

Современники дружно превозносили ее, состязаясь в гиперболах. Музыкант Джексон из Эксетера говорил, что, «когда она поет, лицо ее принимает совершенно неземное выражение». При виде этой Миранды пристыженно смирялись Калибаны[15]. Постоянно злобствовавший Пасквин проникся благоговейным почтением к ее особе. Когда много позже, в 1784 году, она помогала Фоксу проводить предвыборную кампанию в Вестминстере[16], безвестные пасквилянты не только пощадили ее, но и смолкли в восхищении перед ней. Чары Леоноры превращали порок в добродетель, гнусность — в благородство. Ее принимали за образец.

Элизабет излучала очарование, ее присутствие освещало все вокруг. В течение 1770 года она дважды или трижды пела в Оксфорде и совершенно покорила весь город. Само имя ее было окружено ореолом. Когда распространились слухи, будто бы она сбежала в Шотландию с мужчиной, имеющим трехтысячный доход, это повергло всех в ужас. Молодые и рыцарские сердца видели в ней небесное, эфирное создание, «звезду исключительной яркости», ослепительно сияющую средь туманов, коими окутана ее профессия. Слушатели как завороженные внимали звукам ее трогательного голоса:

«О, гармоничное созданье,

Как чужд ее душе разлад,

Как слитны голос и сознанье,

Исток возвышенных услад».

Автор песен Дибдин[17] утверждал, что лучше всего передают впечатление от ее пения следующие слова Комуса[18]:

«Возможно ли, чтоб кто-нибудь из смертных

Вселял в сердца столь упоительный восторг?

Нет, нет, в груди ее живет небесный дар.

Он ликованьем полнит звуки пенья,

Являя нам себя божественным экстазом».

В семье, все члены которой были людьми искусства, она выделялась как художественная натура. Она не только пела, но и прекрасно рисовала, как ее сестра Мэри; писала прелестные стихи, как ее брат Уильям; была виртуозным музыкантом, как ее отец и брат Томас; замечательно владела искусством мимики и перевоплощения, как ее будущий муж. Гейнсборо постоянно рисовал ее, писал с нее картины, дважды лепил из глины ее головку. Другим ее ревностным поклонником был Озайес Хэмфри — художник, живший в западной части Англии, а сэр Джошуа Рейнолдс, которого никак нельзя было упрекнуть в излишней восторженности, запечатлел на своих полотнах глубокое восхищение ею. Не говоря уж о том, что он дважды изобразил ее в образе святой Цецилии, он избрал ее в качестве модели для фигуры милосердия, украсившей окно Нового колледжа в Оксфорде, и для фигуры богоматери в своей картине «Рождение Христа».