Шеридан - [119]

И вот Шеридан поднимается на трибуну, чтобы выступить перед избирателями. Вопли, шиканье, свист. Прямо перед ним раскачивается огромный плакат:

«Не позволим отнять у нас хитростью наши вольности!

Нас не обманут пантомимы и балаганные фарсы!

Долой парламентария-фигляра!

Честные люди платят свои долги. ПРОЩЕЛЫГИ — НЕТ!»

«Джентльмены, вы поступите как олухи, если не дадите мне говорить, — начинает он свою речь. — Я-то ведь всегда проявлял желание послушать ваших ораторов, поэтому с вашей стороны было бы просто неблагородно не выслушать в свою очередь и меня. По дороге сюда друзья предупреждали меня, что жизни моей угрожает опасность, что меня может растерзать бесчинствующая толпа. Но именно по этой причине я и не стал отсиживаться дома, а явился сюда. Мне говорили, что, если я хочу остаться цел и невредим, мне следует незаметно пробраться на трибуну, пройдя через такие-то и такие-то двери, но я предпочел идти через Ковент-Гарденскую площадь, потолкаться среди вас, в самой гуще собравшихся. Я как раз тот кандидат, который отстаивает общее дело всех вас. Мой противник Полл толкует вам о том, что он собирается делать. Я же говорю вам о том, что мною сделано. Его клятвам и посулам я противопоставляю реальные факты. У него одни предвыборные обещания, у меня — многолетняя политическая деятельность, в течение которой я неизменно выступал как друг всех низших сословий английского народа, и никто, ручаюсь, не сможет привести хотя бы один-единственный случай, когда бы я изменил их интересам. В заключение позвольте мне сказать, что я благодарю моих друзей и презираю моих врагов». (Аплодисменты, вверх поднимаются избирательные билеты и флаги.)

«Мистер ПОЛЛ!

Три вопроса:

Не является ли мистер Полл агентом набоба княжества Ауд?

Не состоит ли он в тайной переписке с Бонапартом?

Знает ли он, что 500 000 французов готовятся высадиться в Великобритании, прежде чем соберется парламент нового созыва?»

Подобные обращения, взывающие к патриотизму избирателей, представляют собой удачный предвыборный ход: Шеридан одерживает трудную победу большинством всего в 277 голосов.

Череду повседневных событий нарушает смерть Фокса. Окруженный заботами жены и в мире со всем миром, он тихо скончался в том же году, что и Джорджиана, красавица герцогиня. Холодность Фокса ранит беднягу Дана в самое сердце. Он просит, чтобы ему позволили повидаться с умирающим, и его допускают к одру больного. Но побеседовать с ним с глазу на глаз Шеридану так и не удается: лорд Холланд и лорд Тэнет не выходят из комнаты на протяжении всего разговора между бывшими друзьями, краткого и принужденного; очевидно, остаться их попросил сам Чарлз, говоривший с посетителем холодно и сдержанно. Шеридан находит некоторое утешение в том, что ему поручают хлопоты об устройстве похорон, на которых он присутствует в роли одного из самых близких друзей усопшего. В «Короне и якоре» он дает выход своим чувствам — произносит взволнованную речь, исполненную горького сожаления по поводу кончины наставника: «Бороться бок о бок с таким человеком за дело подлинной свободы, сражаться плечом к плечу с ним против угнетения и продажности... было счастьем всей моей предшествующей политической жизни. Я гордился его дружбой и считал ее за великую честь для себя».

После роспуска парламента в конце 1806 года оказывается, что ряды сторонников правительства в парламенте нового созыва еще больше поредели; король ждет первого подходящего случая, чтобы отстранить от власти эту неприятную ему компанию. Как раз в это время возобновляется рассмотрение вопроса о предоставлении католикам возможности занимать государственные должности. Подготовленный законопроект направляют королю на утверждение. Георг возвращает этот билль непрочитанным, из чего Гренвилл делает ошибочный вывод о том, что монарх не возражает против его принятия. Министры полагают, что Георг впал в апатию и безразличен к государственным делам. Они заблуждаются. Георг сообщает Гренвиллу, что он никогда не изменит своих мнений по этому вопросу и никогда не согласится ни на какие уступки католикам. «Если бы я дал согласие на уравнение в правах католиков, — говорит король герцогу Портлендскому, — я нарушил бы свою присягу и утратил бы право на корону». Гренвилл является к королю и уведомляет его, что кабинет не может уступить. «Это ваше окончательное решение?» — спрашивает Георг. «Да», — отвечает Гренвилл. «В таком случае, — произносит король, — я должен буду подыскать вам замену». Акция кабинета весьма неблагоразумна, и уже в марте 1807 года «министерство всех талантов» терпит крушение. «Я знавал многих людей, которые пытались прошибить лбом стену, — замечает по этому поводу Шеридан. — Но я никогда не слыхивал, чтобы люди собирали камни и строили из них стену с одной-единственной целью — размозжить об нее себе голову».

(«Хоть быть остроумным всегда Вы умели,

На сей раз послали стрелу мимо цели:

Коль дело такое, понять должны Вы,

Что нет у бедняг на плечах головы!»)

Шеридан подходит к этой истории с законопроектом как мудрый государственный деятель. «По-моему, они начали не с того конца. Политику восстановления справедливости по отношению к Ирландии следовало бы начать с удовлетворения хижины, а не особняка, окруженного парком. Да ведь если бы действительно были приняты меры по уравнению в правах сначала тех католиков, которые принадлежат к высшим сословиям, по предоставлению им возможности становиться судьями, членами палаты лордов и палаты общин, то я больше чем уверен, что такие меры, скорее всего, лишь усугубили бы недовольство, так как в них, возможно, усмотрели бы намерение расколоть католиков, сыграть на различии их интересов. Я совершенно убежден в том, что подобные меры, не преследующие целей облегчения положения или успокоения католического населения (я имею в виду бедноту, крестьянство), оказались бы безрезультатными. Это было бы все равно что украшать и расцвечивать флагами мачты корабля, в то время как трюм его полон воды, или же надевать шляпу с кружевной отделкой на человека, у которого нет никакой обуви.