Шеридан - [117]

«Взгляните на карту Европы — это сплошная Франция! Мы можем измерить ее территорию, подсчитать ее население, но разве можно измерить безмерное властолюбие Бонапарта? Россия если и не подвластна ему, то, во всяком случае, — под его влиянием; Пруссия — вся в его распоряжении; Италия — его вассальное государство; Голландия — в полной его власти; Испания целиком зависит от его воли; Турция опутана его сетями; Португалия — у него под пятой. Видя все это, я без малейшего колебания отдаю свой голос за то, чтобы мы повысили свою бдительность перед лицом махинаций и происков этого властолюбца...».

И затем, оборачиваясь к Фоксу, он продолжает: «Я совершенно согласен с моим достопочтенным другом относительно того, что войны следует избежать, хотя он и не согласен со мной в оценке того, какие средства являются наилучшими для достижения этой цели. Если я высказываю мнение, расходящееся с его мнением, то делаю я это с болью душевной. Я отношусь к нему с безграничной любовью, привязанностью и уважением и буду питать к нему эти чувства по гроб жизни. Но мне думается, что из надменной заносчивости Бонапарата должен быть извлечен важный урок. Он называет себя орудием провидения — посланцем всевышнего, призванным... вернуть Швейцарии утраченное счастье и возродить величие Италии... Я полагаю, милостивый государь, что он действительно является орудием в руках провидения, призванным заставить англичан еще крепче полюбить свою конституцию и сплотиться вокруг нее с еще большей преданностью и сыновней заботой... Я полагаю также, что он являет собой орудие промысла божия, чье предназначение — побудить нас отказаться от нетерпимости в наших политических разногласиях и укрепить нашу решимость единодушно дать отпор любому нападению, которому мы могли бы подвергнуться. Если на нас нападут, то мой друг, я уверен, согласится с тем, что нам надлежит ответить на такое нападение с мужеством, достойным нашей родины, и с глубокой убежденностью в том, что страна, достигшая такого величия, не может искать спасения в самоуничижении, ибо, если бы мы даже согласились отказаться от всего, мы не обрели бы покоя и безопасности в нищенском существовании и жалкой покорности; наконец, милостивый государь, мой друг, как я уверен, согласится и с тем, что мы должны будем ответить на вызов с твердой решимостью или погибнуть самим, или защитить честь и независимость нашей родной страны».

Полемика между Шериданом и Фоксом получила отражение в забавной карикатуре Гилрея, озаглавленной «Материальная помощь, или Британия, вышедшая из транса, а также патриотическая отвага бравого Шерри и глас вопиющего в тумане». На карикатуре изображен Фокс в надвинутой на глаза шляпе, мешающей ему увидеть французские корабли, которые предназначаются для доставки в Англию французской армии. Но главная фигура на карикатуре — это Шеридан в обличье Арлекина, который размахивает дубинкой с надписью «Драматическая преданность» и изрыгает угрозы: «Пусть только сунутся, будь я проклят! Ну, где эти французские чучела? Да я одной рукой уложу четыре десятка! Черт побери...»

Обрушивая свой гнев на Шеридана, Фокс не стесняет себя в выборе выражений. Он насмехается над ним, говорит о его отвратительном и неискоренимом тщеславии. Встретясь с ним в доме общих друзей, Шеридан, по уверению Фокса, держит себя «робко», как нашаливший школьник. Ученик сознает свою вину, но Фокс слишком уж усердствует в роли педагога от политики. Иной раз он отвечает Шеридану так, словно разговаривает с мошенником. Все это больно задевает Шеридана, и он отвечает оскорблениями. К концу 1803 года Шеридан частенько хулит Чарлза в кругу его врагов, а с пьяных глаз — даже в присутствии его друзей. Однажды дело заходит так далеко, что сэр Роберт Эдер вызывает Шеридана на дуэль, и тот принимает вызов. По счастью, друзьям удается их помирить. Подоплека ссоры между давними друзьями ясна: Фокс ревниво относится к авторитету, которым Шеридан пользуется в Карлтон-хаусе. Его бесит, что человек, вышедший у него из доверия, оказывает влияние на принца.

Кроме того, Фокс — обожаемый кумир кружка поклонников, воскуряющих ему фимиам. Избранная компания Тауншендов, Гренвиллов и Кавендишей бурно аплодирует каждому его поступку. Его неотразимое обаяние отнимает у них всякую способность относиться к нему критически. Шеридан любит действовать в одиночку. Он не может все время прислушиваться к мнению Фокса, которое к тому же неизменно оказывается ошибочным. Одним словом, Шеридан не служит верой и правдой Фоксу, и все правоверные «фокситы» обязаны смотреть на него как на предателя и ренегата.

Шеридан считает себя вторым по значению лицом в стане вигов, но Фокс полагает, что отсутствие высокого общественного положения и моральной стойкости лишает Шеридана права претендовать на место в руководстве партией. Может быть, Фокс и прав. Может быть, Шеридан и не обладал той стойкостью, которой должно обладать политику, но уступал ли Шеридан в моральной стойкости Фоксу — это еще вопрос!

12 мая 1804 года Аддингтон уходит с поста премьер-министра, и у кормила правления вновь становится Питт. Однако он уже не жилец на этом свете: здоровье его подорвано, и катастрофы, разразившиеся в конце следующего года, сводят его в могилу. Даже торжества в честь победы при Трафальгаре омрачаются скорбью по погибшему Нельсону, а вскоре после этого приходит печальная весть: Наполеон победил под Аустерлицем. Теперь вся Европа у него в руках. Питт отдыхает в Бате, как вдруг к нему является нарочный с депешей. С дурным предчувствием вскрывает он пакет. «Да, худые вести», — роняет он и тотчас же начинает готовиться к отъезду в Лондон. Его убитый вид и загробный голос приводят в ужас леди Эстер Стэнхоуп. Аустерлиц, по ее словам, написан у него на лице. Она отводит Питта в его комнату; проходя мимо висящей в коридоре карты Европы, он поворачивается к ней и говорит: «Сверните эту карту. В ближайшие десять лет она не понадобится». Через несколько недель в состоянии здоровья Питта наступает серьезное ухудшение, и 23 января 1806 года он неожиданно умирает сорока семи лет от роду. Его последними словами были: «О, моя родина — как же я покину мою родину?!» К Питту трудно относиться с любовью, но это был поистине великий англичанин.