Шепоты старой усадьбы - [31]

— Тему моей симпатии давай отложим на пару часиков, потому что, — он сверился с часами, — как показывает практика, именно с половины двенадцатого до трех часов утра сверхъестественные сущности наиболее активны. — Он встал из-за стола и потянулся к любимому рюкзаку. — Второй этаж с лестницей я проверил, но, так как Матвей любитель погулять и на первом, нужно замерить показания и здесь. Покажешь, где его видела?

— Конечно, — невзирая на энтузиазм, вложенный в «конечно» при его произнесении, я с огромной неохотой отлепилась от стула. Да, я пару часов назад самовольно подходила к зеркалу, но тогда не требовалось подробно вспоминать, что я видела. Возвращаться к этим эмоциям: страху, отчаянию, парализующей тревоге от невозможности рационализировать происходящее — не хотелось. До боли в затылке и до дрожи в мизинцах. Как находить в себе силы переживать снова и снова то, что, кажется, пережить еще раз не сможешь?

Силы нашлись.

— Я правильно стою? — спрашивал Толя, когда я пыталась определить, где находился человек, изображающий из себя привидение (или же — где витало привидение, если верить в них).

Глядя в лицо отражающейся копии Анатолия и стоя возле двери — точно в том самом месте, где стояла тогда, я отдавала команды:

— Чуть-чуть вправо… Нет, сильно. Левее теперь. И полшага назад. Вот так.

Ткаченко слегка передернуло:

— Ух, прям мандраж… По шагам сущности — и все такое…

Посмотрев на него более тщательно, я увидела ребенка: в сияющих глазах безудержная радость, которую пытаются спрятать за скупой улыбкой, идя на поводу у рамок приличия, навязанных обществом; нелепая «дерганность» и резкость движений, вызванная желанием действовать вкупе с непониманием как именно. Возникали ассоциации с нетерпеливыми детьми, знающими, что тихий час вот-вот закончится, и предвкушающими возврат к веселым играм.

— Что такое? — резко спросил он.

— А?

— Ты улыбаешься, будто котенка узрела.

Я велела себе изгнать признаки нежного умиления с моего лица.

— Так что приборы показывают? — сменила я тему. Точнее, вернулась к прежней.

— Я ж еще не включал… Сейчас посмотрим.

В итоге приборы показали в три-четыре раза более низкие цифры, чем наверху.

— Он же и тут был, — пыталась разобраться я, шагая вдоль стены. Логическое полушарие никогда не дает мне покоя. — Почему такая разница?

Толя же, напротив, сел. Спокоен как никогда.

— Все понятно. — Он отпил остывшего чая из своей кружки. — Смотри, здесь в связи с советскими перестройками все сильно изменилось по сравнению с временами царизма, так? А верхние этажи остались почти нетронутыми.

— Не совсем так. Третий этаж был достроен уже позже. Но когда после пожара Гербовый зал был полностью восстановлен, это стало единственным местом во дворце, соответствующим тому времени — дореволюционной эпохе. Ведь именно благодаря сгоревшим обоям открылась первоначальная стена с росписью.

— Вот именно! Гербовый зал сохранил историческую ценность и выглядит примерно так же, как и во времена Матвея Дмитриева-Мамонова.

— И что?

— А то, что призрак чувствует себя там как дома. Куда еще приходить стенающей душе графа, как не в помещение, увешанное гербовыми символами его семьи? А здесь для него все чужое. Он не узнает эти места, если тебе так угодно.

Я старалась сдержаться, но все же прыснула. Толик запустил в меня газетой. Конечно, она не долетела.

— Нет, вот тебе обязательно смеяться, да! Вот обязательно! — приговаривая так, он подхватил с пола газету, свернул трубочкой и пытался ею меня отлупить. Я уворачивалась. Как-то незаметно моя спина уперлась в зеркало, а Толя прижался ко мне спереди. Детская игра переросла во что-то взрослое, а сам ребенок — в мужчину.

Мы смотрели друг другу в глаза. Газета выпала из его рук.

— Я тебя сейчас поцелую, — пообещал он и действительно потянулся к моим губам, но тут какой-то непонятный звук донесся до наших покрасневших ушей. Да-да, я чувствовала, что у меня горит все тело, от ушей до пяток, не говоря уже о щеках. Толя выглядел так же.

— Что это? — прошептала я.

— Не важно, — проник его ответный шепот в мое ухо, я расслабилась, но тут… опять. Царапанье по стеклу — вот что это было, со второго раза я поняла это, и какая-то импульсивная холодная дрожь пронзила мое некогда горячее тело. Царапать там было решительно некому, еще час назад мне отзвонился охранник с поста с сообщением о том, что проверил территорию и закрыл ворота.

Я оттолкнула Толю и повернула голову налево. Как я уже говорила, зеркало стояло практически в углу, рядом с ним была дверь, а затем — ряд высоких окон. Вот от ближайшего к двери, а стало быть, и к нам, раздавался этот неприятный звук.

— Я тоже это слышу, — Толя продолжал изъясняться шепотом, словно боялся, что и это его услышит.

Мы побледнели.

Он секунду помедлил, затем решительно направился к окну, чем меня неимоверно обрадовал (сама бы я не смогла туда пойти, а проверить стоило) и одновременно напугал. Не то чтобы я боялась, что его сейчас сожрет какая-то сущность, проникнув в помещение прямо через оконное стекло, но что-то заставляло меня следить за его действиями с напряжением пантеры перед схваткой, чтобы, если что, сразу кинуться на помощь.