Шепоты старой усадьбы - [22]

За неимением ватки с нашатырем, а может, по иной какой причине, он пару раз небольно шлепнул меня по щекам. Странно, но этот банальный метод в действительности возымел действие. Я отлепилась от Толиного туловища и поняла, что вполне могу стоять самостоятельно. И даже передвигаться по мере необходимости.

— Уведи ее, — скомандовал охотнику за привидениями Смирнов.

Я хотела возмутиться, мол, что я, самая впечатлительная или ребенок семи лет, но не было на это сил. А через два шага, сделанных в сторону дворца, я поняла, что это не я ребенок семи лет, а то бездыханное тело, на которое я смотрела две минуты назад, вот оно — ребенок лет семи, мальчик. И от этого стало страшно.

* * *

Мы поменялись ролями. Теперь Толик отпаивал меня крепким горячим чаем. Скоро я совсем пришла в себя.

— Его задушили, так?

Чуть помедлив, парень кивнул.

— Ага. На шее явные следы от пальцев.

— Что ж он его, голыми руками? Вот мразь.

— Какая разница? — пожал тот плечами. — Что руками, что веревкой. Добрее он от этого не становится. Или она.

— Она? — Я вскинула голову. — Ни за что не поверю, что женщина способна на такое.

— Вот как. — Анатолий слабо улыбнулся, доливая мне чай. — Не ожидал, что ты феминистка.

— Да не в этом дело. Женщина — мать. По природе своей.

— А природу свою можно обманывать. Иногда даже нужно.

Я задумалась над его словами. Так глубоко, что даже кружку отставила. А ведь действительно. Я и сама этим грешу. Насчет «нужно» не знаю, но вот приходится же.

Через пару молчаливых минут я решительно встала.

— Ты чего?

— Не могу бездействовать. Найдем гаденыша.

— Ты серьезно? — Толя захлопал милыми длинными ресницами.

Я смотрела на него, не произнося ни слова. Ожидая какого-то действия. Он понял и тоже встал.

— Что ж… Идем.

На площади возле церкви почти ничего не изменилось. Зевак стало чуть меньше, зато появился батюшка. Он стоял и что-то говорил паре человек, иногда переводя взор в сторону трупа.

Андрея мы застали там же. Даже хуже — теперь он склонился над телом и мучил несчастного недоучившегося врача какими-то вопросами. Услышав шаги, Смирнов поднял глаза. Уставился на меня недовольно и даже с некоторым испугом, но понял, что я уже не собираюсь падать в обморок, и заговорил (обращался, впрочем, больше к Толе, чем ко мне):

— Тело перемещали. Волоком. Откуда-то оттуда, — кивок в сторону реки. — С какой целью, пока не ясно. Душили, скорее всего, в перчатках.

— Подготовился, — хмыкнул Ткаченко, намекая, видимо, на погоду. В плюс двадцать пять в перчатках никто не ходит.

— Согласен, — кивнул Смирнов. — Только вот… Заказное убийство ребенка? Впервые сталкиваюсь.

Я подала голос:

— Нужно найти место, где его убили.

Мужчины резко замолчали и посмотрели на меня.

— Милая, — с сарказмом выдавил из себя майор, — искать будут менты. А вот, кстати, и они. — Потому что вдалеке раздался вой сирен. — А нам тут больше делать нечего.

— Но как же… — Я растерянно переводила глаза то на врача, то на Андрея, то на Толю, то на густые заросли возле берега реки и больше почему-то ничего не могла сказать.

Анатолий аккуратно взял меня за локоть, будто я хрустальная, и повел обратно. Я, однако, через каждый шаг оборачивалась на Андрея. Он перекинулся еще парой слов с собеседником и припустил за нами.

— Не бойся, — шепнул мне сзади, — я потом получу всю ту же информацию, что и менты.

— С каких это пор, — встрял Ткаченко, услышавший эти слова, — спецслужбы полицейских ментами называют?

Андрей ничего не ответил. Я не могла видеть его лица, но мне интуитивно казалось, что он нахмурился. Тем не менее до дворца мы дошли без приключений. Через пару минут позвонил охранник, сообщил о происшествии. Я заверила его, что уже располагаю данной информацией и просила меня больше не тревожить. Видимо, сменивший Бориса охранник не курил и в принципе из будки не имел привычки выходить, а то бы давно уже заинтересовался внезапным сбором людей на поляне возле церкви, и понял бы, что и мы не просто так прогуливались.

Андрей и Анатолий отправились в недра дворца каждый по своим делам (а может, и вместе бродили — этого я не знаю, ибо не видела), а я осталась в холле и некоторое время тупо пялилась в столешницу. Я никак не могла постигнуть, как можно убить ребенка, и почему-то считала очень важным найти ответ. От этих экзистенциальных размышлений меня снова отвлек охранник. Он извинился, что снова беспокоит (и, если мне не померещилось, с сарказмом), но, оказывается, ко мне просится Алина — девушка-фотограф, которая приходила вчера. Я не могла понять, что ей опять потребовалось, но согласилась принять. Открывая дверь, я прикидывала, как объяснить человеку, что мне сейчас не до чего и что ей самой нужно брать необходимые ключи и идти дальше без сопровождения, однако, увидев девушку, поняла, что ей отчего-то в сотню раз хуже, чем мне, и объяснять вовсе ничего не придется. Лицо ее было перекошено от боли, бело от съедающего изнутри горя и опухло от потока слез. Руки тряслись. Она влетела в холл, встала посередине и начала завывать. Я долго и почти безуспешно пыталась ее успокоить, в конце концов мне удалось ее усадить. Но вытащить из нее даже полслова не получилось. На помощь пришел Смирнов, вызванный мной по мобильному. Он отвел ее в санузел и умыл холодной водой. От этого молодая женщина пришла в себя и сумела поделиться своим страшным горем: оказывается, убитый мальчик — ее сын.