— Ты думаешь, из-за чего? — Он пошевелил пальцами, украшенными «перстнями». — Не-ет. Есть и кое-что другое. — И при этом таинственно улыбался.
Серафимовна не придавала значения таинственности Борис Борисыча, так как «этот народ» не может не напускать, где надо и где не надо, туману. А улыбка у него была очень даже приятная.
Серафимовна прекратила играться со свекром. Но только при муже. А без него приглашала Ивана Ильича побороться. «Ведь ты боролся в цирке, папик», и залезала на него, продолжая ломать из себя маленькую девочку. А в голове ее время от времени вертелась озорная мысль: почему бы не устроить так, чтобы «папик» заинтересовался Валюхой? Зачем? А та-ак! Надо!
И она еще более приблизила к себе Валюху.
— Не хочешь попробовать старичка? — спросила она подругу.
— Он не старичок — старичок мой, у которого это хозяйство в нерабочем состоянии через систематическую пьянь.
— Так попробуем?
— А что? — ответила школьная подруга. — Я бы с большим моим удовольствием, да стесняюсь. Он во какой буйвол.
— Дура! Приди к нему, когда он спит, и — в койку. Он спит голый, как Зевс.
— Зевс? Это кто такой? Из жэка, что ли?
— Дура! Это в Древней Греции бог — такой качок.
— Ах да! В жэке Зикс… Вдруг выгонит?
— Как выгонит, если ты сама будешь голая? Ведь он — мужчина.
— Вдруг побьет?
— Что ты! Он добряк. Он женщин не бьет. Баб бьет только мелкая шушера. Вот как Колька уедет в командировку, и мы… Тра-ля-ля, тра-ля-ля!
— Постой, откуда ты знаешь, что он спит без ничего? Подглядывала, что ли?
— Не твое дело.
— Ой, подруга, боязно чего-то!
Для объяснения странноватости желания Серафимовны принудить Ивана Ильича к нарушению сразу двух заповедей* Божиих можно привлечь и венских выдумщиков во главе с их патриархом Фрейдом, и идею раздвоения личности, и перенос чувства, и скрытное желание самой «попробовать старичка», и другие вещи из области психоанализа, но на самом деле все было проще и прозаичнее. Вездесущая Сонька сообщила Серафимовне, что Иван Ильич завел себе какую-то Ольгу Васильевну, одинокую сорокалетнюю хохлушку. Возможно, без квартиры. А если хохлушка решит взять мужика, тому ничего не останется, как сдаться на милость победителя. То есть победительницы. С хохлушками в искусстве обольщения мужиков могут сравниться разве что польки, в каждой из которых сидит ведьма.
Узнав об Ольге Васильевне, Серафимовна испытала укол как бы ревности, словно мужем ее был Иван Ильич, а не его сын. Но и это дело десятое: залетная обольстительница-ведьма могла женить на себе Ивана Ильича и прописаться в его квартире: «Места хватит!» — скажет этот простой, как ребенок, буйвол. Ведь Ольга Васильевна, кажется, без площади, а Валюха замужем, она посвежей, и, в случае чего, ее можно спустить с лестницы или призвать на помощь Борис Борисыча (кличка Боровик) — тот враз наведет порядок. Таким образом, если отбросить все сопутствующие ощущения и нюансы, Серафимовна стояла на страже квартиры, то есть стояла насмерть на отвоеванном плацдарме. Но и это было слишком простым объяснением: Серафимовна задумала… То есть она задумала такое, о чем не созналась бы и самой себе. То есть даже не задумала, а так, сплошной туман в голове.
Николай Иваныч никак не мог понять, на почве чего сошлись дурища Серафимовна и многоумная, прожженная и прокуренная насквозь бестия Сонька. Впрочем, Сонька одинокая и потому лезет во все дыры, где можно выпить, покурить, поесть чего-нибудь вкусненького и помолотить языком, показывая свой незаурядный ум, осведомленность и тонкий юмор.
Ему не очень нравилась эта странноватая, скорее всего на почве циничного отношения к жизни, дамская дружба: он боялся, как бы старуха не напустила в пустую голову жены какого-нибудь вздора, и, к сожалению, не ошибся: Серафимовна стала читать мадам Блаватскую, от которой у редкой неофитки голова не пойдет кругом. Теперь в доме появился Будда из мыльного камня, купленный у Соньки, и воняло ароматическими палочками.
Однажды он застал теплую компанию (обычно к его приходу все разбегались): Серафимовну, Соньку и Валю, которую он запомнил лишь по тому, что месяц назад ударил ее дверцей машины.
Сонька плела что-то о знаменитостях, перешла на хорошо ей знакомую летную тему «эпохи рыцарства» и космонавтов.
— И я бы мог, но почему-то Гагарин, — сострил Николай Иваныч.
Гагарина он понимал как последнего в истории человечества героя, вызвавшего энтузиазм всей планеты.
— Нет, не мог, — с неожиданной злостью бросила Сонька: она словно чувствовала, что он ее терпеть не может.
— Это почему, если собачка смогла? — процедил он сквозь губу.
— Собачка смогла, а ты бы не смог.
— Почему?
— Потому что твоя кровь не так богата железом! — ответила Сонька с подтекстом (она никогда не говорила просто так, а обязательно с подтекстом), и он не стал уточнять, что она имеет в виду, лишь обратил внимание, что Серафимовна при этом оживилась и даже в ладоши прихлопнула, словно раскрыла для себя давно мучившую ее тайну. Валя поглядела на него с нежностью: она не понимала, чего ради подруги окрысились на такого хорошего, непьющего и самостоятельного мужчину.
