Шепот шума - [8]

Ну конечно же, как она сразу не поняла, что Нижин-Вохов и есть тот самый человек, которого она ждет. Но в то же время он и тот, кто привез ее с аэродрома. То есть все-таки получалось, что их два. Но все-таки это был один Ниясин-Вохов. И она сказала совершенно уж бессмысленную фразу:

- Я вас перепутала.

Но что она на самом деле перепутала? Просто она перепутала того Н.-В., который вез ее с аэродрома, с тем Н.-В., который ей нужен был по важному делу. И вдруг это оказался все один и тот же человек. И Вера окончательно запуталась. Теперь она не знала, какой человек ей больше нужен, тот, который вез ее с аэродрома, или тот, который пришел по важному делу. Ей было приятно, что тот человек говорит ей "ты". Но она не понимала, почему этот деловой человек, новый Нижин-Вохов, говорит ей "ты". И Вера совсем не знала, как ей вести себя с ним: как с тем или как с этим, говорить ему "ты" или "вы", и тогда она сказала "мы". Она сказала:

- Мы будем смотреть картины?

Все в жизни занятие. И еда - занятие. И сон. И живопись. И стихи. Да и сама жизнь - тоже занятие. А все помимо этих занятий - освещение. Залаяла собака. Это она что-то хотела сказать. А на улице лаялись люди, тоже что-то хотели, сказать своим лаем. Один и тот же лай. Хотя собака лаяла по-человечески. А люди лаялись по-собачьи. Одно и то же.

- Прошу тебя, говори мне "ты", - сказал Нижин-Вохов. Он смотрел на Веру, которая стояла прямо посреди комнаты, и комната была освещена электрическим светом, но и на улице еще было светло, хотя уже начинало темнеть. И на улице был серый свет, а в комнате желтый, на улице было естественное освещение, а в комнате неестественное. "Еще светло", - сказал Н.-В. и выключил свет. И без света в картинах пропали кое-какие детали. Но кое-какие новые детали даже появились. И в Вере без света появилось что-то новое. И лай стих.

- Но мне-то все это зачем? - сказала Вера.

- Не бойся.

Вот он, этот поцелуй. Нужно бояться. Чтобы потом не было страшно. И когда идешь, и когда спишь, и когда плывешь, а в Индийском океане надо бояться гамадриад, потому что их яд в двадцать раз сильнее яда кобры. Зачем у них такой сильный яд? Ведь если кобра укусит, то мгновенно умрешь. А если гамадриада укусит, то в двадцать раз мгновенной умрешь? Но ведь это невозможно - в одно мгновение умереть в двадцать раз мгновенней. Это было самое настоящее опьянение от поцелуя. То есть были все признаки опьянения, даже головокружение и тошнота. И даже трудно было сориентироваться - что где? Все везде. Даже как будто заблудились. Как будто туда была какая-то дорога, а обратно не было. Как будто даже не знаешь где.

- Где? - сказал он.

- Вот, - сказала Вера.

Почему-то потом оказалось, что свет горит. И почему-то свет горел не только в той комнате, где все это было, а даже и в той, где ничего не было. И в туалете, и на кухне

- везде горел свет. Как будто бы это все - у них было везде, даже в туалете и даже на кухне. И почему-то жутко хотелось спать. И спать хотелось без света. И свет раздражал. И почему-то все началось сначала, только не сразу, а когда действительно уже не было света и было темно абсолютно везде. И почему-то потом все кончилось.

И они заснули. И как только они заснули в одной комнате, в другую вошла черная собака. Она вошла и легла. Но легла не как мертвая собака. Совсем не так, как тогда, когда ее раздавил автомобиль. И за собакой вошла молодая соседка, которая в момент смерти вдруг похорошела. И они стали ждать. И соседка погладила собаку, а собака лизнула ей руку. И ждали недолго. И в комнату вошел отец тех троих детей. И на шее, где у него была кровь, кровь у него так и осталась, но она не капала и не струилась, она была как бы под такой прозрачной пленкой, как под целлофаном, и этот целлофан не давал ей вытекать, но это был натуральный целлофан, а не целлофановый. И этот отец держал за руку мальчика, но это был не просто мальчик, а тот ученик, который утонул. И когда они все вместе встретились, они поцеловались. Это у них была такая одна семья, как у живых людей. Как будто молодая соседка заменила ученику мать, а отец как будто стал ему отцом, а черная собака стала их собакой. И, добравшись всей семьей, они пошли посмотреть, как спят живые люди. И они бесшумно вошли в комнату, где спали Нижин-Вохов и Вера. Они смотрели, а потом вернулись. Назад. К себе.

Просыпаются птицы, дети, лифты. Кто первый проснется, тот и прав. Вера первая проснулась и первая поразилась, что рядом с ней спит человек, о котором она ничего не знает как о человеке. Бывает собака - хороший человек, бывает птица - хороший товарищ, даже бывает кошка - друг детства, и даже в детстве бывают такие зверюшки: кролики или дрозды, такие милые, которых любишь почти как маму. Этого кролика можно поцеловать. И где этот миг сейчас? Прекрасно, что каждый миг прекрасен в свой миг. Потому что для этого мига только и есть один миг. И если в этот миг нет этого мига, то этого мига может и не быть. Никогда. Будет другой миг. Но этот - никогда. Почему нельзя в жизни сделать что-то одно раз и навсегда. Вот если мама одна, она раз и навсегда одна, и только маму можно любить как маму, то разных людей можно любить по-разному как людей. Даже любимый. Но он всего-навсего один из мужчин. Как это грустно. Но самое невообразимое то, что можно любить даже не один раз (а просто невозможно вообразить), даже два раза или даже несколько раз. Но ведь любят даже параллельно. Тоска. Может, любят даже перпендикулярно. Почему невозможно раз и навсегда родиться, влюбиться, жениться, почему нужно каждый раз еще раз, почему все происходит все время. И жизнь очень даже бурная. А телефон - это такая фигура в каждом логическом рассуждении, которая данную логическую мысль делает абсурдной. Когда звонит.