Шёпот листьев в больничном саду - [6]

Жалкое зрелище, в общем.

Наверное, если бы я была на его месте, я бы тоже такое бросила.

— Ты… ты меня бросаешь?

— Я бы сказал так: я хочу сделать перерыв в наших отношениях, — сухо поправляет он. — Я понял, что поторопился с нашей помолвкой. Родители были правы, мы ещё слишком молоды. Мне нужно время на раздумье.

— Время? — глаза затягивает радужный туман. — Ты… я в таком… состоянии, а ты…

— Ну не надо плакать, — он поморщился. — Не делай из меня злодея из бульварных романов, ладно? В конце концов, я тебе ничем, фактически, не обязан. Предложения твоим родителям я не делал. Вместе не спали — сама настаивала, чтобы до свадьбы ни-ни. Да, я хотел на тебе жениться, но теперь понимаю, что мне нужно подумать. Я чувствую, что моё отношение к тебе изменилось… но, может, всё ещё и наладится, — фальшь в его улыбке режет, как неверная нота. — Я не хочу давать тебе ложную надежду. Да, я мог бы сейчас сделать скидку на твою болезнь и делать вид, что всё по-прежнему… но зачем? Чтобы потом окончательно разлюбить и бросить? Это было бы подло с моей стороны. Так что тебе лучше считать себя свободной.

Он смотрит на меня, ожидая реакции — а я не знаю, смеяться мне или плакать.

Смеяться или плакать тому, что за два года наших отношений я не разглядела, каков мой жених на самом деле?

— Но я очень дорожу тем, что между нами было. И в любом случае останусь твоим другом, — добавляет он. — Можешь всегда рассчитывать на мою поддержку. Пиши, и я отвечу.

Я молча киваю.

И уже сейчас знаю, что никогда ему не напишу…

— Но у тебя остались подруги, — продолжил он. — Подруги и любимое дело. То, ради чего стоило поскорее выздороветь. В узких кругах вас уже любили, в более широких — уже заметили. Оставалось совсем чуть-чуть до желанного контракта, и тут — такой диагноз. Но ничего страшного, ты ведь выздоровеешь, и вы продолжите свой путь к мировой известности… ты ведь в это верила?

— Не надо, — прошептала я.

— А потом они в очередной раз тебя навестили. Для серьёзного разговора, — я слышала, как он улыбнулся. — Для тебя это было очень неожиданно? Странно. Могла бы сама догадаться. Зачем рушить судьбу всей группы, если можно просто найти тебе замену?

— …Саш, прости, но… — Лёля неловко комкает в руках букет белых роз, предназначавшийся мне — который нельзя проносить в асептический блок, — ты же сама понимаешь…

— Мы ведь так долго к этому шли, — добавляет Леся. — Все мы. Втроём.

— Конечно. — Я лежу на опостылевшей уже больничной кровати; мои глаза сухи, мой голос мёртв. — Понимаю.

Я снова смотрю на бумажки с печатями, которые они передали мне: разрешение на использование моих текстов.

Разрешение, для которого нужна только моя подпись.

— Я рада, что вам предложили этот контракт, — я тихо откладываю бумаги на тумбочку — и в глазах Леси появляется тревога. — И когда первый концерт?

— Через полгода. Хотят сделать какое-то грандиозное шоу, чтобы народ клюнул, — Леся небрежно отбрасывает с глаз длинную чёлку. Потом широко улыбается. — Если выйдешь к тому времени, билет в первый ряд тебе обеспечен.

— Билет… — я медленно поднимаю глаза. — Значит, петь с вами мне уже заказано?

Подруги переглядываются. В их взглядах — пристыженность клептоманов, схваченных за руку.

— Понимаешь, эта девушка, ну, твоя замена… она чья-то родственница, — мямлит Лёля, — и её отец как раз выступит отчасти спонсором…

— Может, если выйдешь, поговорим о том, чтобы добавить четвёртого, — бодро говорит Леся.

А я вижу, что она лжёт.

Хотя бы по этому маленькому словечку «если».

— Понятно, — я отворачиваюсь к стенке. — Что ж, поздравляю.

Я слышу за спиной неловкое молчание.

— Саш, — в голосе Леси проскальзывает раздражение, — ну что ты как маленькая! Семеро одного не ждут.

— Не надо, — но голос Лёли слишком тих.

— Даже если ты выздоровеешь, куда тебе на сцену после… — я знаю, что Леся окидывает меня взглядом, пытаясь подобрать нужное слово, — …после такого? Ежу понятно, что о карьере придётся забыть!

Я снова знаю, что она видит. Я выгляжу лучше, чем при встрече с Пашкой — но в сравнении с подругами похожу на полутруп. Их припухлые румяные щёчки — против моих заострившихся скул, искусно подкрашенные глаза — против моих ввалившихся синяков, аккуратные золотые локоны и пышные пепельные кудряшки — против моей лысины.

Наверное, если бы я была на их месте — я бы тоже не захотела, чтобы такое пело рядом со мной. Особенно в том мире, где от внешности зависит очень многое.

— А ты, значит, надеешься, что и мы за тобой ко дну добровольно пойдём! — в голосе девушки, которую я считала своей подругой, прорываются визгливые нотки. — Знаешь, во что папе обошёлся этот контракт? Сколько он бегал, чтобы эту встречу устроить? Порадовалась бы за нас, за то, что мы твоё дело продвигаем, а не…

Я медленно поворачиваю голову.

Я беру с тумбочки бумаги и ручку.

Я расписываюсь в положенном месте.

Я почти слышу, как подруги облегчённо выдыхают.

Мне кажется, что это не моя рука протягивает Лёле бумаги через специальное окошко в пластиковой стенке.

Я слежу, как Лёля, растянув губы в неловкой улыбке, убирает бумаги в сумку.

— А теперь — убирайтесь.

Мой голос еле слышен — но они слышат.