Шекспир - [88]

Подчинению подданного своему законному монарху нет альтернативы. Это теория, но она не делает жизнь менее тяжелой или мучительной, ни застрахованной от случайностей. Что более ценно, страна или монарх, — таков глубинный вопрос в воображаемой речи Джона Ганта, экс-регента королевства, лежащего на смертном одре в ожидании своего племянника Ричарда, которого он в последний раз надеется урезонить:

Гант

Я, вдохновленный свыше, как пророк,

В мой смертный час его судьбу провижу.

Огонь его беспутств угаснет скоро:

Пожар ведь истощает сам себя.

Дождь мелкий каплет долго, ливень — краток;

Все время шпоря, утомишь коня;

Глотая быстро, можешь подавиться.

Тщеславие — обжора ненасытный,

И, снедь пожрав, начнет себя глодать.

Подумать лишь, — что царственный сей остров,

Страна величия, обитель Марса,

Трон королевский, сей второй Эдем,

Против у зол и ужасов войны

Самой природой сложенная крепость,

Счастливейшего племени отчизна,

Сей мир особый, дивный сей алмаз

В серебряной оправе океана,

Который, словно замковой стеной

Иль рвом защитным ограждает остров

От зависти не столь счастливых стран;

Что Англия, священная земля.

Взрастившая великих венценосцев,

Могучий род британских королей,

Прославленных деяньями своими

Во имя рыцарства и христианства

Далеко за пределами страны, —

До Родины упорных иудеев,

Где был господь спаситель погребен;

Что эта драгоценная земля,

Страна великих душ, жилище славы,

Теперь сдана — мне в том слове смерть, —

В аренду, словно жалкое поместье!

Та Англия, что скована была

Лишь торжествующей стихией моря

И берег чей всегда давал отпор

Завистливому натиску Нептуна, —

Она позором скована теперь,

Опутана бумажными цепями!

Та Англия, что побеждала, всех,

Сама себя постыдно победила!

О, если бы исчез со мною вместе

И этот стыд, — я смерти был бы рад!

(II, 1, пер. М. Донского)

Национальная аллегория, существовавшая силой воображения и чеканностью повторяющейся риторики, оказывается пагубной своим королевским характером. Происходит перенесение верности с короля на страну. Ни Джон Гант, ни тем более его сын не усомнились в законном праве короля раздавить их, если хотите. Но больше нет речи об отдельном подданном, речь идет о том, что превосходит их всех, как короля так и подданного, о стране.

Ставить таким образом страну над королем кажется сегодня и уже давно проявлением элементарного здравого смысла. Но именно в этом заключается революционный момент. Если эта простая идея победит, значит, придет конец королю как арбитру. В риторику Джона Ганта врывается понятие о нации.

Болингброк, чье наследство конфисковано, после смерти Джона Ганта возвращается в Великобританию, чтобы вернуть свое состояние, несмотря на декрет о ссылке. Знатные верноподданные оправдывают его шаг. Это первое нарушение клятвы абсолютного подчинения суверену. Затем становится просто протянуть цепочку до короля, сначала осуждаемого, затем свергаемого парламентом, наконец, убитого в тюрьме ревностным придворным. Король — пусть он зовется Ричардом II или Генрихом IV — это тот, кто имеет возможность превращать своих врагов в живых мертвецов, запертых или сосланных. Уж не является ли королевская власть только этим? На Генрихе IV неуничтожимое пятно. Королевский интриган Нортумберленд, который помог ему устранить Ричарда, поворачивается против него. У него никогда не будет времени совершить предвиденное ему в конце «Ричарда II» паломничество в Святую Землю, чтобы очиститься от своего пятна. По жестокой иронии судьбы, проявившейся и в «Макбете» в пророчествах ведьм, предсказание Генриху о его смерти в Иерусалиме исполняется неожиданным образом. Он умирает в своем дворце в комнате, которую вестминстерские аббаты нарекли этим именем («Генрих IV», ч. 2, 3). Сама династия Ланкастеров заражена нелегитимностью своего основателя.

Жизнь Генриха V будет короткой, и младенец, которому он завещает свою корону, никогда не сможет по-настоящему управлять. С ним затухнет династия, неисправимо запятнанная убийством Ричарда II.

В «Ричарде II» драматург показывает противоречие, понятие божественной легитимности вводится между преступлением и наказанием. Виновный как человек, плохой король, если хотите, Ричард II должен отчитаться только перед Богом. Болингброк, жертва несправедливости, виновен в том, что через смерть Ричарда покусился на принцип легитимности, следовательно, его царствование не имеет основы или имеет лишь историческое основание. Король де-факто, а не де-юре, он не сможет вернуть спокойствие и процветание в благословенную страну, какой является Англия, по мнению Джона Ганта. Зло продолжается, потому что виновность противников различна и одна не может компенсировать другую. Виновностью Ричарда никогда нельзя будет оправдать акт узурпации власти вассалом.

Шекспир блистает в драматизации противоречия. Он это делает скорее спонтанно, чем по расчету, распространяет свой риторический поэтический талант на оба лагеря. Он одаривает красноречием Джона Ганта в торжественный момент, когда старик готовится умереть. Настоящим лиризмом одаривает он Ричарда, хоть он и уродлив, без ума и сердца. В этой пьесе о первопричинном грехопадении сосредоточен смысл истории, которую покажут пьесы еще не написанные, и парадоксальным образом те, что входят в первую тетралогию. И решающим моментом пьесы является тот, когда у уничтожающего Ричарда Болингброка вид человека, уничтожающего поэзию. Убийство поэта — преступление, которое не ускользнет ни от чьего внимания, потому что трогает сердце и сознание, иссушая удовольствие в источнике, в устах, откуда оно исходит. Воспринимаемое как смерть поэта убийство Ричарда, изначальный грех, заключающийся через выбранный Болингброком мятеж, в предпочтении исторического в ущерб духовному, производит впечатление смерти поэзии. Ничто не смогло бы отложиться сильнее в памяти. В конечном счете это запечатлевается сильнее, чем патриотическая песнь Джона Ганта, говорящего «как пророк». Удовольствие от театра основывается, кроме всего прочего, на критическом осознании и чувственном восприятии, то есть на противоречии. Шекспир воплощает в нас свою противоречивость.