Шекспир - [47]

Представим, что, не обращая внимания на плохие предзнаменования, привлеченные афишами, которые труппа вывесила на столбах вокруг театра и в городе или распространила среди прохожих на улицах, мы вошли в «Театр», или «Куртину», или «Розу», что мы занимаем место на галерее или остаемся стоять в партере, стиснутые другими зрителями в ожидании, когда труба даст сигнал начала представления, толкаемые в этой толпе подмастерий, ремесленников и их подружек, обратив взгляд на какого-нибудь важного господина на сцене или в ложе или на проститутку, практикующую в квартале, осаждаемые продавцами яблок, апельсинов, пива, орехов, следя, как бы во время этой суеты какой-нибудь жулик не воспользовался ею и, поработав ножичком или ножницами, не ускользнул с нашим кошельком. Представим этот галдеж и остроту ожидания. Испытываемое удовольствие зрителя того времени вмещает и удовлетворение от возможности натянуть нос пуританам, которые так желают запретить спектакли.

АНАФЕМА ПУРИТАН

С их точки зрения, мы пропали еще до начала пьесы, так как мы вошли в одну из «часовен Сатаны». Вот в каких выражениях выступает против театров и пьес пуританский проповедник Вилкокс в 1577 году во время чумы: «Посмотрите внимательно только вульгарные пьесы, играемые в Лондоне, и увидите толпу, спешащую на них; посмотрите на театры, великолепные, прочные монументы, возведенные для мотовства и безумия Лондона. Но мне говорят, что они сейчас запрещены из-за чумы. Эта политика мне нравится, если только ее придерживаются, так как трудно вылечить болезнь, не избавясь от ее причины; а причина чумы, если вы посмотрите хорошо, это грех; а причина греха — театральные пьесы, следовательно, причина чумы — это театральные пьесы».

В 1583 году появляется «Анатомия пороков» Филиппа Стаббса. Одна глава называется «Театральные пьесы и интерлюдии и их порочность». Стаббс не делает исключений. Пусть даже они рассматривают духовные или мирские сюжеты, все пьесы плохи и предосудительны. Наихудшими пьесами являются пьесы о религиозных таинствах. Особенно приводит в негодование Стаббса педагогика греха, в которой, по его мнению, отличается театр. Один из подзаголовков издания 1583 года указывает: «Чему учатся, присутствуя на пьесах… Театр — Школа Зла».

Даже если атаки пуритан страдают излишней подозрительностью, театры, по-видимому, не свободны от греха. Скученность в них обязательна, во всяком случае, от нее страдают все, кто там находится. Мы не располагаем сведениями, были ли в театрах отхожие места, хотя бы примитивные, такие необходимые при скоплении толпы, потребляющей напитки в течение двух часов. Маловероятно, чтобы невинные глаза и уши, а также одежда и тело страдали меньше, чем сегодня во время большого матча по регби, когда пиво течет рекой и невозможно покинуть место даже на мгновение и пропустить хоть один момент игры. Театральный спектакль мог давать множество других недостойных открытий, а неизбежно среди зрителей есть такие, кто пришел сюда именно за этим. Структура театра с его ступенями неудобна для дам, которые в то время в Англии не знали нижнего белья. Зато это ставит в благоприятные условия тех, кто наслаждается этими случайными и мимолетными видениями. Техника проста, достаточно опуститься в нужный момент.

Юбки дам прячут и другие сокровища, на которые может во время представления покуситься тот, у кого есть желание и необходимая сноровка. В «Искусстве жить в Лондоне» (1642) Генри Пичм рассказывает такой анекдот: «Однажды жена торговца пошла в театр без мужа. Она заняла место в ложе среди любезных кавалеров и дам, а возвратившись из театра, сказала мужу, что потеряла кошелек. «Где он был?» — спросил муж. — «Под юбкой, между юбкой и рубашкой». — «И ты не почувствовала руку в этом месте?» — «Да, я почувствовала, но не подумала, что он хотел именно это».

УНИВЕРСИТЕТСКИЕ УМЫ И ДРУГИЕ

Эти десять лет превращения театра интерлюдий, где доминирует риторика, в хорошо структурированный театр, где яркая поэтика спорит с занимательностью, даже гипнозом драматического действия, властвуют «блестящие университетские умы» (the University Wits). Их называли так, потому что все обладают дипломами Кембриджа или Оксфорда. Они ответственны за эти изменения, которые мы отмечаем в начале елизаветинского театра. Они безраздельно царят в течение десяти лет. Речь идет о Роберте Грине. Кристофере Марло и Томасе Неше, получивших дипломы Кембриджа, и Джоне Лили, Джордже Пиле и Томасе Лодже с дипломами Оксфорда. В 1594 году, когда Шекспир присоединяется к труппе «Комедианты лорда-камергера», Грин и Марло уже умерли, а другие практически не пишут для театра. Следовательно, Шекспир будет царить безраздельно. Некоторые из этих елизаветинских драматургов заслуживают особого внимания, кроме них есть также несколько других, с которых мы и начнем.

В самом деле наши шесть «прекрасных университетских умов» не одни создают весну елизаветинского театра. В 1587 году, хотя, к несчастью, невозможно более точно установить приоритеты, в период головокружительного взлета драмы выделяются две пьесы и удостаиваются длительного и ошеломляющего успеха. Первая принадлежит перу Генри Портера под названием «Две мегеры Абингдона* («The Two Angry Women of Abingdon»). Это единственная дошедшая до нас пьеса Портера. Он был убит в драке другим драматургом, Джоном Деем, в 1599 году. Эта пьеса окажет влияние на Шекспира, когда он будет писать «Виндзорских насмешниц» (1597–1602). Никогда до этого не видели такой легкой комедии. История, случившаяся в деревенской среде, сталкивает двух матрон зажиточных семей в вопросе женитьбы своих детей, которых отцы страстно желают соединить. Каждая кумушка рекрутирует свою армию лакеев и делает все, чтобы молодые люди не встречались. В серии недоразумений главную роль играет темнота. Любовь побеждает только в последний момент. Романс, ночное свидание, ритуал любовного рассвета вставлены здесь в рамки английского фольклора. Возвышенные диалоги, совмещающие стихи и прозу, сила характеров, управляющая чувствами, использование ночи как дополнительного средства, усложняющего интригу, и, наконец, возврат к свету и гармонии — вот в общих чертах ингредиенты этой памятной комедии, которую мы рассматриваем как основополагающую в великом елизаветинском популярном театре. Насколько известно, Генри Портер никогда не посещал университета.