Шекспир - [127]
Вторая фаза отношений между Калибаном и вновь прибывшими на остров отмечена ненавистью. Этот новый тип обмена имеет две принципиальные черты: неравенство в результате магического могущества Просперо и то, что теперь этот обмен не межкультурный, а интеркультурный. Калибан потерял возможность обмена чем-либо, принадлежащим его культуре. Он образец прямой и полной ассимиляции.
В лаборатории Просперо протекает экстраординарный эксперимент. Речь идет не о том, чтобы научить кого-либо говорить, а привить культуру созданию, встреченному случайно в его природной среде. Просперо и Миранда обучают Калибана концептуальному мышлению через язык. Он входит в мир понятий, вне которых страдание и лишение свободы являются только болезненным опытом, с понятиями же они становятся предметом жестоких бесконечных размышлений, отягощающих жизнь жертвы. Он выучил язык и из этого извлек единственную выгоду — возможность проклясть свою судьбу.
В «Буре» Шекспир использует два главных заимствования из «Эссе» Монтеня в переводе Джона Флорио, опубликованного в 1603 году. Речь идет о размышлении вслух Гонзало по поводу утопического управления на острове (II, 1), размышлении, навеянном эссе XXXI «Каннибалы» и заявлением Просперо, по словам которого «…Разум благородный против гнева, / Великодушье подвиг выше мести» (V, 1). Влияние Монтеня в последнем отрывке долго не обнаруживали и открыли только в 1935 году. Шекспир вкладывает в уста Просперо чувство Монтеня о том, что добровольное сдерживание наших страстей обнаруживает добродетель.
Размышления Гонзало производят впечатление, что Шекспир работает над пьесой с открытой книгой на столе. Из «Эссе» он воспроизводит двенадцать или тринадцать феноменов, характеризующих состояние вещей у народов Нового мира, заставляя свой персонаж мечтать о введении этого порядка вещей на своем острове.
Нас интересует вопрос, предназначена ли манипуляция с «Эссе» Монтеня только для дискредитации Гонзало, или же она нацелена через Гонзало на саму философию Монтеня. В книге «Шекспир и Овидий» Джонатан Байт заявляет, что Шекспир не верит в миф о Золотом веке, найденном в Новом мире, населенном благородными каннибалами, и что неразвитость Калибана, врожденная или нет, распознается в его претендовании на остров в качестве наследства. Мы полностью принимаем это утверждение, но добавляем, что Шекспир относился к Золотому веку как к уважаемому им мифу, а у Монтеня он вызывал презрение. Конфронтация между Шекспиром и Монтенем, как она нам представляется, не имеет ничего общего со столкновением. Как нам кажется, речь скорее шла со стороны Шекспира о проникновении в философию Монтеня для определения того, совершенно или нет существование «дикарей». Последняя манипуляция, которую мы хотим рассмотреть с точки зрения политической или культурной предпосылки пьесы, появляется в высокой оценке, даваемой Мирандой вновь прибывшим:
(V, I, пер. Т. Щепкиной-Куперинк)
Не была бы преувеличена важность этого традиционного замечания о серьезности ошибки в суждении. В момент, когда Миранда говорит, она имеет перед своими глазами узурпаторов и убийц во власти. Конечно, Шекспир мог разыграть фарс с одним из этих персонажей, но не верится, что речь идет об иронии ad feminam.
Слова Миранды повторяют фатальную ошибку, совершенную всеми народами Нового мира, которые судили о нас по нашему добродушному виду и нашим заверениям в добрых намерениях, чтобы очень быстро оказаться подчиненными и истребленными алкоголем и оружием Старого мира. Произведенный Шекспиром переход от ошибки «дикаря» к ошибке цивилизованного человека имеет большое значение. Он говорит о том, что ошибка, совершенная «дикарями», принявшими колонистов с распростертыми объятьями, не является, как можно было бы подумать, результатом природного недостатка ума. Европейская культура, представленная Мирандой, также способна ошибаться. Параллель между Калибаном и Мирандой является тонким приемом показать, что везде человечество объединяет погрешимость. Мир повсюду слишком стар, чтобы мог существовать Золотой век.
Так и напрашивается рассмотрение «Бури» как последней пьесы Шекспира, как духовного завещания волшебника, как его прощание с театром! Что он сделал в течение немногим более двух десятков проведенных в Лондоне лет? Он создал воображаемые, несуществующие миры, как те формы, которые прочитывают в облаках желающие мечтать. Неизбежно этот театр, едва ли половина которого была напечатана — и часто плохо, — однажды растворится и исчезнет. Просперо описывает Фердинанду, который побывал на маске, это рассеивание спектаклей и мира, отражением которого они являются:
(IV, 1, пер. Т. Щепкиной-Куперник)
Все имеет конец. Просперо, напоминающий о силе своего искусства, способного затмить полуденное солнце, распустить ветры и бури, потрясти мир до основания и заставить мертвых выйти из своих могил (V, 1), заявляет сразу же после того, как он довел своих врагов до тупика, что он хочет уничтожить свои возможности:
«В десять часов утра, освеженный приятным чувством, что снова оказался в этом Париже, таком несовершенном, но таком пленительном, так что ни один другой город в мире не может соперничать с ним в праве называться Городом, я отправился к моей дорогой м-м д’Юрфэ, которая встретила меня с распростертыми объятиями. Она мне сказала, что молодой д’Аранда чувствует себя хорошо, и что если я хочу, она пригласит его обедать с нами завтра. Я сказал, что мне это будет приятно, затем заверил ее, что операция, в результате которой она должна возродиться в облике мужчины, будет осуществлена тот час же, как Керилинт, один из трех повелителей розенкрейцеров, выйдет из подземелий инквизиции Лиссабона…».
«– Вчера, – сказала мне она, – вы оставили у меня в руках два портрета моей сестры М. М., венецианки. Я прошу вас оставить их мне в подарок.– Они ваши.– Я благодарна вам за это. Это первая просьба. Второе, что я у вас прошу, это принять мой портрет, который я передам вам завтра.– Это будет, мой дорогой друг, самое ценимое из всех моих сокровищ; но я удивлен, что вы просите об этом как о милости, в то время как это вы делаете мне этим нечто, что я никогда не осмеливался бы вас просить. Как я мог бы заслужить, чтобы вы захотели иметь мой портрет?..».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
«Что касается причины предписания моему дорогому соучастнику покинуть пределы Республики, это не была игра, потому что Государственные инквизиторы располагали множеством средств, когда хотели полностью очистить государство от игроков. Причина его изгнания, однако, была другая, и чрезвычайная.Знатный венецианец из семьи Гритти по прозвищу Сгомбро (Макрель) влюбился в этого человека противоестественным образом и тот, то ли ради смеха, то ли по склонности, не был к нему жесток. Великий вред состоял в том, что эта монструозная любовь проявлялась публично.
Отец Бернардо — итальянский священник, который в эпоху перестройки по зову Господа приехал в нашу страну, стоял у истоков семинарии и шесть лет был ее ректором, закончил жизненный путь в 2002 г. в Казахстане. Эта книга — его воспоминания, а также свидетельства людей, лично знавших его по служению в Италии и в России.
Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.
Марии Медичи (1573–1642) пришлось пережить бурные времена, будучи супругой знаменитого Наварры. После его смерти она была объявлена регентшей при малолетнем короле Людовике XIII и правила страной в течение семи лет, сохраняя относительный мир и спокойствие.Ее образ всегда был как бы затушеван, завуалирован по сравнению с другими выдающимися женщинами Истории. Насколько это справедливо, судить читателю. Рассказ о жене Великого Повесы и матери своего августейшего сына, имевшей кроме него еще четверых детей, напомнит о том, что сильные мира сего в личном плане мало чем отличаются от простых смертных…Книга будет интересна широкому кругу читателей.
Авантюрная жизнь семейства Борджиа, полная внезапных поворотов и неожиданных развязок, дает нам богатые сведения о психологии исключительных личностей, не дающих себе труда сдержать порывы своих страстей. Но их история интересна еще и тем, что их судьба неотделима от судеб мира: через призму их жизни мы наблюдаем великие потрясения конца Средневековья, революцию нравов и мышления, породивших современную эпоху.
Книга посвящена жизни и деятельности активного участника Великой французской революции конца XVIII века, впоследствии ставшего министром полиции Директории и Наполеона, Жозефа Фуше. Его биография дана на фоне крупнейших событий европейской истории.
Книга содержит биографии всех, кто в разное время получил звание генерал-фельдмаршала России. Это такие выдающиеся полководцы, как Суворов, Румянцев, Кутузов, Барклай-де-Толли. а также менее известные, по сыгравшие определенную роль в истории страны: Салтыковы, Репнины, Дибич, Паскквич, Воронцов, Милютин. Среди награжденных чином фельдмаршала государственные деятели, представители правящих династий России и Европы, служившие в русской армии иностранные подданные. Для широкого круга читателей, интересующихся российской историей.