Она разглядывает меня без всякого смущения, но и без того нездорового любопытства, которое я замечал у бедолаг, стремившихся меня сексуально возбудить. Я думаю, что часть из них были разбалансированными, а прочие просто хотели привлечь к себе внимание. И ни один из них не смог вызвать у меня ничего, кроме сожаления.
— Буш сказал мне, что тебе не нравится твоя работа. — У нее глубокий, звучный голос. — Мне моя тоже не нравится. — Она делает паузу и смотрит на меня, как будто в раздумии, шутка ли это сержанта Буша, или просто она сошла с ума, разговаривая со статуей.
— Ну, — отвечаю я, — могло быть и хуже. Я не хочу жаловаться.
— Почему бы и нет?
Я колеблюсь:
— Не знаю.
Она усаживается, поудобней, на низкую скамейку. — Буш сказал, что мы с тобой поладим, Кудряшка. Или мне лучше называть тебя Клату? Клату Стремительный… — Она произносит это так, как будто ей нравится варварское звучание моего племенного имени, выгравированного на моем постаменте.
— «Кудряшка» будет нормально, Люси. — Я улыбаюсь, и кажется, это не пугает ее. — Позвольте мне поведать вам о моей Отчизне, Люси. Я знаю много красивых легенд. Могу рассказать, как Бхагг, бог засухи, обманул предводительницу стаи Кепелу.
Я прилагаю все свое умение, чтобы хорошо ее развлечь. Мой шепот прекрасно оттеняет легенду о Бхагге, получается жестко, мрачно и убедительно. Она скорее очарована, чем напугана.
Перед тем, как уйти, она вежливо благодарит меня и обещает навестить снова, как будто бы я человек.
Она приходит несколько раз в неделю, и я ей благодарен, хотя и не понимаю, зачем она это делает. Она присаживается возле меня и проводит так некоторое время, нажимая периодически на мою кнопку и притворяясь, что она студентка художественного факультета. Охранники дневной смены не прогоняют ее, как они могли бы это сделать в былые годы. Но теперь посетителей стало меньше, а кроме того, на оборонительных валах всегда происходят чрезвычайные ситуации, на которые стражникам необходимо отлучаться, чтобы вернуться потом с новыми морщинами на лице.
Время летит незаметно, когда она сидит рядом. У меня много причудливых воспоминаний, так же как у Люси. Ее рассказы, с человеческой точки зрения, не менее странные, чем мои. Она работает в баре под названием «Скользкая Яма» аниматором. Если я правильно понимаю, ей платят за то, что она раздевается. На мой взгляд, странная профессия.
Во время третьего визита Люси делает поразительное признание. Она — Свободноходящая! Во всяком случае, она живет вне Округов. Когда она говорит мне об этом, я смотрю на нее с изумлением. Я всегда представлял себе Свободноходящих как монстров, едва ли похожих на людей, и уж точно не на тех, с кем можно поговорить о своих предках. Свободноходящие нападают на музей и туристические группы из Округов.
— Не я, — говорит Люси, — я аполитична.
— Но разве не опасно жить на окраине? Я слышал ужасные истории о том, что там происходит с людьми
— Только с туристами, — говорит она, — в этом важное различие, Кудряшка.
Я пытаюсь понять.
— Например, Буш. Буш — полноправный гражданин, но он часто ходит за пределы Округа. Многие люди так делают, и они получают удовольствие, если устраиваются, как Буш. Знай, Кудряшка, твой друг Буш — запутавшийся старикан. По его лицу этого не скажешь, но это так. Да, это правда; когда я раздеваюсь, он хлопает и вопит, как прочие старые придурки.
Я чувствую себя так, будто меня ударили по голове. Очевидно, сержант Буш подделал билет для Люси, и я опасаюсь за него. Он может потерять работу, гражданские права и даже жизнь, если его поймают. Но Буш успокаивает меня и говорит, что все равно хочет уйти на пенсию, если только музей раньше не будет разрушен. Он не очень оптимистичен. Пусть о нем заботится непутевый внук, говорит он. Настало время, говорит он. Порой я сочувствую его внуку, которому приходится иметь дело с таким упрямым предком. На Отчизне было принято съедать предков, пока они не поддались старческому упрямству. Рад, что здесь так не принято.
— Я очень благодарен сержанту Бушу за то, что он познакомил нас, Люси, — шепчу я.
Ее мягкая человеческая кожа больше не кажется мне чуждой; под ней — гладкой и нежной, у Люси каменные мышцы. Розовый цвет был просто нанесен краской — дань моде за границами Округов, который теперь уступил место серебристо-коричневой паутине. То, что Люси предпочитает узоры на своей коже, радует меня. Это делает ее менее человечной.
— Я тоже благодарна, — говорит Люси. Она приветливо улыбается. — Мне нравятся крупные мужчины.
Я не знаю, что ответить, потому что я не мужчина, но я понимаю, что она имеет в виду меня. Я верю, что дружба с Люси, вторым человеком, с которым у меня теплые отношения — это совсем другой вид дружбы.
Сержант Буш по ночам носит новый слуховой аппарат, а я разговариваю шепотом; и вроде бы все в порядке.
Передо мной стоит доктор Харви, куратор этого музейного крыла. Доктор Харви говорит тем подобострастным, угодливым тоном, каким он всегда обращается к своему начальству:
— В конце концов, это последняя работа Накамы. Многие посетители приходят сюда только из-за него.
