— Точно, что видел. По привычке даже и номер у неё, у кареты, записал. Номер две тысячи сто семьдесят второй.
— Двадцать пять целковых тебе, если ты мне эту карету разыщешь и узнаешь, куда барышню возили! Только живо!
— Слушаю, ваше благородие!
Городовой исчез с быстротою молнии, и через три часа Жорж уже знал, что карета № 2.172 отвозила его сестру и её похитителя на варшавскую железную дорогу к одиннадцатичасовому поезду.
— Как? Сейчас ехать? Но куда же мы поедем, Жорж?
— По Варшавской железной дороге, папаша.
— Куда? Куда, скажи мне? Почём ты знаешь, куда она уехала?
— Ах, Боже мой, узнаем как-нибудь! Будем везде расспрашивать по дороге, авось выследим. Всё лучше, чем так-то сидеть.
— А как же ты то? А классы?
— Классы, классы! Чёрт с ними, с классами! А мамаша на что? Пускай улаживает, как знает. Да вот и она сама!
— Какой скандал, какой скандал! — воскликнула мамаша, входя. — Низкая, неблагодарная девчонка!
— Вот уж нисколько, мамаша. И чего вы право; какого зятя вам ещё нужно? Если только он на ней женится…
— Ах, молчи, Жорж! Молчи!
— Такой красивый иностранец, и независимое положение имеет, не то, что бедный Поль Ртищев!
— Молчи Жорж. Ах, молчи!
— Так будет отлично на наших jour fixe'ах [4]: он будет играть, а мы — подсвистывать!
Её превосходительство упала в кресло в сильнейшей истерике, но вдруг раздумала, вскочила и поспешно удалилась.
— Ну, папаша, теперь в путь-дорогу. Собирайтесь скорее да захватите побольше денег!
— Куда же мы?
— По Варшавской дороге, всё вперёд. На первый раз хоть в Берлин. Кстати, были у Верочки деньги?
— Денег немного, но она взяла все свои драгоценности, кроме только того браслета, что этот проклятый…
— Желаю ему провалиться в преисподнюю. Значит у неё есть с чем уехать. Экая досада, что она совершеннолетняя! Уж поверьте, что она постарается махнуть подальше.
— А если они на Вену, Жорж?
— Поедем в Вену, очень просто.
— Ну, а если мы её найдём?
— Отнимем, а ему переломаем рёбра. Или нет… Её отнимем и выдадим за Ртищева, и больше ничего.
— А если…
Но тут вошёл камердинер с чемоданом. Разговор пока прекратился, а через два часа Жорж уже усаживал унылого папашу в купе первого класса, в котором им предстояло ехать в Берлин.
Одна за другой летели телеграммы из-за границы на имя её превосходительства генеральши Ермолиной, и все они гласили одно и то же: «ничего нового!» Наконец, через неделю после отъезда отца и сына, телеграф известил опечаленную мамашу, что явилась надежда отыскать её дочь. «Напали на след, едем в Берн», — стояло в телеграмме.
— Берн! Так он ещё и швейцарец! — воскликнула её превосходительство в ужасе.
Между тем, измученный и упавший духом генерал вместе с неутомимым Жоржем действительно напали на след. Расспрашивая всюду кондукторов и железнодорожных служителей и чиновников, разыскивая по всем отелям в Варшаве, в Кёнигсберге, в Берлине, они щедро расточали талеры направо и налево, повторяя на всех языках приметы беглецов: «Молодая девица среднего роста, брюнетка, волосы на лбу подстрижены бахромой, на левой щеке около губ родинка. В чёрной бархатной шубе, обшитой соболями. Господин высокого роста, окладистая чёрная борода и курчавые волосы; в толстом пальто и мягкой войлочной шляпе; на шее красный шарф». Но долго всё оставалось тщетным. Генерал приуныл и жалобно умолял Жоржа вернуться домой, но Жорж упорствовал. Наконец, в одном из берлинских отелей на их расспросы отвечали утвердительно: кельнер и портье видели даму, подходящую к описанию; она была наверное русская — дала два талера на водку. С ней был и господин, но какой — кельнер не запомнил.
— Где же они? В каком номере?
Они уехали в Берн три дня тому назад. Жорж отослал к матери успокоительную телеграмму и потащил папашу в Берн.
Но тут их ожидало горькое разочарование. Отчего-то Жоржу представлялось, что как только они приедут в Берн, так и увидят беглецов, спокойно гуляющими близ железнодорожного вокзала. Вышло совсем не то: уж несколько дней они жили в Берне и снова послали в Петербург извещение, что «ничего нового».
— Довольно, Жорж. Едем домой. Ведь ты видишь, что ничего сделать нельзя.
— Не вижу, папаша.
— Однако, мой милый…
В дверь постучались. Вошёл кельнер с газетами.
— Послушайте, — обратился к нему Жорж, осенённый внезапным вдохновением. — Видите вы этот золотой!?
— Zwanzig Frank? O ja! Excellenz. [5]
— Прекрасно. Теперь, смотрите. Вот фотографическая карточка. Возьмите её. Если вы найдёте даму, которая изображена на этом портрете и доставите мне её адрес, вы получите пять таких золотых. Идёт?
Кельнер живо замотал головой, взял карточку и юркнул в дверь.
— И ты воображаешь, что из этого что-нибудь выйдет? — спросил генерал недоверчиво.
— А вот, посмотрим, — спокойно отозвался Жорж с того дивана, на котором поместился в своей любимой позе, т. е. вверх ногами, с французским романом в руке.
На другой день он послал за своим кельнером и с удовольствием узнал, что тот отлучился на целый день.
— Вот, видите, папаша; что я вам говорил!? Эти кельнеры здесь все друг друга знают; он обойдёт отели, расспросит своих знакомых и всё разведает лучше любого сыщика. Уж если они здесь, им от него не спрятаться.
