Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [57]

И Константин Эже, и месье Поль Эманюэль сумели разглядеть в своих ученицах то, чего не видели другие. Когда учитель чуть не силой заставляет Люси участвовать в постановке водевиля, он говорит ей: пусть другие думают, увидев ее, что промелькнула бесплотная тень, – он-то знает, что внутри нее не просто огонь, но пламя, и с ней надо быть поосторожней. Это же пламя заставило в какой-то момент Константина Эже замолчать и прервать страстную (со стороны Шарлотты) переписку. Он не мог, конечно, подарить ей пансион – но нацеливал прежде всего на самостоятельную работу. И потом она уже не могла воспринимать любовь иначе, нежели импульс к действию – и творчеству, конечно.

Весь XIX век шла борьба за права женщин в обществе (вели ее в основном мужчины), но ничуть не менее важным было внутреннее освобождение женщины, понимание ею того, что она может и должна сама строить свою судьбу. И тут литература сыграла огромную роль. Сестры Бронте вместе с Джордж Элиот одними из первых ступили на этот путь, потом его продолжили гениальная американка Эмили Дикинсон (ее лирика прямо перекликается со стихами Эмили Бронте), Оливия Шрейнер, Вирджиния Вулф, Сильвия Плат и другие. Это была “женская” литература особого рода, не в нынешнем значении слова: она, наоборот, ставила под сомнение исконно женские занятия и стремилась к идеалу. I am a rising character… – говорит Люси Сноу (“развивающаяся, восходящая натура”). В этом развитии можно было дойти до головокружительных высот, как Шарлотта, и хотя бы отчасти избыть земные печали.

Читая “Городок”, невозможно отделаться от ощущения, что Люси с самого начала понимает, что обречена на одиночество. На самом деле это Шарлотте уже все известно про свою судьбу. И она дает настоящий мастер-класс: как пережить несчастную любовь, как справиться с горем, которое не дает дышать. Как прийти к смирению и приятию жизни – не слишком подходит для романтизма, не правда ли? Слова банальные, можно сто раз произнести слово “смирение”, но не достичь его – в романе оно вытекает из повседневности, из неуклонного выполнения долга, из жизни по своим! – не чужим законам. В этом есть что-то очень чеховское, хотя сам Антон Павлович тогда еще и не родился. “Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни”, – знаменитый монолог Нины Заречной как будто списан у Шарлотты Бронте.

Три типа женских характеров показывает автор в “Городке”: красавица и кокетка Джиневра Фэншо, добродетельная, полностью удовлетворяющая всем требованиям викторианской эпохи Полина Хоум и мятущаяся Люси. Есть еще один персонаж – мертвая монахиня. Вернее, ее призрак: он является героине в моменты горя и испытаний, а потом оказывается просто куклой, завернутой в тряпье. Но этот фантастический образ является важной частью того вымышленного, фантазийного мира, который существует в романе наравне с реальным и делает его принципиально новаторским произведением.

Люси Сноу, подобно Алисе Льюиса Кэрролла, попадает из всамделишной Англии в несуществующий Лабаскур. И пусть слово отдаленно напоминает Les Pays-Bas (название Нидерландов, в состав которых входила Бельгия до революции 1830 года) и мы прекрасно понимаем, что Бельгия-то как раз и имеется в виду, это все равно переход из одного мира в другой. Духовное – прежде всего! – путешествие. Признаков мифа, сказки в тексте предостаточно, вот одно только описание мадам Уолревенс, живущей к тому же на улице Волхвов: “Но было ли то подлинно человеческое существо? Ко мне, затеняя арку, двигалось странное видение… Здесь царят чары седой старины, колдовские силы перенесли меня в очарованную темницу, и вдруг исчезнувший портрет, и арка, и сводчатый переход, и каменные ступени – все это только подробности волшебной сказки. И еще отчетливее декораций стояло на сцене главное действующее лицо – Кунигунда, колдунья! Малеволия – злая волшебница!” А описание видений героини во время опиумного опьянения? Сегодня филологи уже называют роман “Городок” премодернистским и исследуют его связь с “мифологическими” романами Джойса и Кафки. Шарлоттаписательница опередила в нем свое время на целый век. Шарлотта-женщина искала спасение в Фантазии: “Не будь у меня в запасе доброй Фантазии, которой я тайно поклялась в верности, Разум давно довел бы меня до гибели своим жестоким обращением: лишениями, разочарованиями, скудной пищей…” Она называет Фантазию добрым духом, который “в бесшумном полете нисходил к пустынному краю, принося с собой аромат вечного лета, благоухание никогда не увядающих цветов, свежий запах деревьев, плоды коих суть жизнь”, и признается, что если ей суждено преклонить колени перед кем-нибудь, кроме Бога, то припадет она лишь к стопам этого божества. Кому-то эти рассуждения наверняка покажутся пафосно-выспренно-старомодными, но они обладали и обладают магической способностью давать человеку силы в тяжелую минуту. Книги иногда помогают лучше, чем люди, это многим известно. Фантазия подсказала Шарлотте и трагический финал романа – чтобы окончательно проститься с иллюзией счастья и навсегда остаться в своем заколдованном мире (в Англию добившаяся независимости Люси так и не вернется). И снова море – именно оно отнимет любимого.