Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [55]

История Люси Сноу – а рассказ ведется от первого лица – не изобилует бурными событиями и мелодраматическими поворотами, всем тем, что теперь называют action, она сдержанна, подспудна и причудливо соединяет фантастический мир и реальный поток жизни. Драмы там прячутся за обыденностью, в которой герои зарабатывают себе на пропитание, завтракают и обедают, общаются с родственниками и друзьями, о чем-то мечтают, чего-то боятся – словом, ведут себя как все. И даже влюбляются редко. Но роман полон потаенного смысла, начиная с имени героини: “Люси” в переводе с латыни означает “свет”, “Сноу” – с английского “снег”. Шарлота писала: “Холодное имя (Люси Сноу), должно быть, с одной стороны воплощает принцип lucus a non lucendo (пример нелепой этимологии, который впервые использован в „Обучении оратора“ Квинтилиана и с тех пор употребляется для обозначения противоположного действительности названия. – Н. А.), а с другой – означает внешнюю холодность героини, которая нужна ей, чтобы примириться с обстоятельствами жизни”. И еще: подробно описывая будничную реальность, автор многое недоговаривает, оставляет смутным, туманным, пробуждая тем самым воображение самих читателей. Шарлотта здесь стоит у истоков импрессионизма и символизма в мировой литературе, не иначе. Мы, например, даже не знаем точно, сирота ли Люси Сноу, хотя, скорее всего, сирота. Когда она ребенком покидает гостеприимный дом своей крестной в Бреттоне, о дальнейших событиях автор пишет так: “Пусть читатель воображает, что моя жизнь в течение последующих восьми лет походила на сонное покачивание парусника в тихой гавани при безветренной погоде… Но в самом деле все случилось по-иному! Я, должно быть, упала за борт, или же в конце концов мое судно пошло ко дну… я знаю, что была буря, которая длилась не один час и не один день. Много дней прошло без солнца и ночей – без звезд. Собственными руками сбрасывали мы груз с нашего судна, над нами бесновался ураган, не оставалось надежды на спасение. В конце концов корабль затонул, экипаж погиб”. И дальше сразу идет скучнейшее реалистическое описание пребывания Люси у мисс Марчмонт в качестве компаньонки и сиделки: традиционные романтические образы Шарлотта словно опускает с небес на землю, вдребезги разбивает о прозу жизни. Мешает стили и понятия не хуже постмодернистов. И совсем уж не будет ничего романтического в описании жизни Люси в пансионе мадам Бек и ее отношениях сначала с доктором Джоном, а потом – с учителем литературы Полем Эманюэлем. Кстати, то обстоятельство, что первые умозрительны и мертвы, а вторые – драматичны и полны жизни, яснее ясного говорит о том, что на самом деле она испытывала к Джорджу Смиту и Константину Эже, которые послужили прототипами этих героев. А уж полнокровный, сложный и по-своему притягательный образ мадам Бек – вообще один из самых запоминающихся во всей литературе той эпохи, ничуть не менее яркий, чем Бекки Шарп Теккерея, Моби Дик Мелвилла или Эмма Бовари Флобера (все, кстати, появились в 1840–1850-е годы). Хотя, по сути, он имел мало общего с реальной мадам Зоэ Эже, вдохновившей Шарлотту на его создание. Тут уж она дала волю воображению – и клокотавшей в ней до сих пор ревности.

Ключом к пониманию “Городка” может стать отрывок из письма Уильяма Теккерея своей приятельнице Мэри Холмс. Летом 1851-го – как раз в это время Шарлотта начала писать роман! – мисс Бронте побывала в Лондоне и посетила лекции Теккерея, которые писатель давал лондонской знати и интеллектуалам в том числе для того, чтобы заработать на приданое своим дочерям. К тому времени Шарлотта была уже автором вызвавшего небывалый читательский интерес по обе стороны океана романа “Джейн Эйр”. Знакомство со знаменитым писателем вышло бурным и напряженным (со стороны нашей героини, конечно), и вот Теккерей пересылает ее письмо другу (оставим за скобками благородство такого поступка) со следующим комментарием: “Вы видите из письма Джейн Эйр, почему мы с ней не можем стать близкими друзьями? У нас была переписка – небольшая, и встреча, весьма горячая с ее стороны. Но в этой маленькой женщине бушует яростный огонь, он изнутри выжигает ее сердце, которое не подходит мне. У нее была своя история и свое большое горе, что не отпускает ее и является плохим попутчиком”.

В том июне она не только познакомилась с Теккереем, но и посетила Хрустальный дворец на Всемирной выставке в Лондоне, увидела в театре великую Рашель и… почти перестала питать иллюзии в отношении Джорджа Смита. Надо ли говорить, что и к Хрустальному дворцу – чуду из стекла и металла, выстроенному на территории Гайд-парка, и к игре великой французской артистки Шарлотта отнеслась весьма критически. Она и с Теккереем умудрилась чуть ли не поругаться. Ее мизантропическое настроение наверняка способствовало тому, что роман “Городок” писался тяжело, медленно, – она признавалась, что работает всего лишь час в день. Но были для того и объективные причины.

Осень и наступившая неожиданно, как это всегда бывало в Хауорте, холодная зима сопровождались депрессией и тяжкими головными болями, от которых домашний врач мистер Раддок лечил ее популярными в то время “голубыми пилюлями”, содержащими ртуть. К ужасу отца, она чуть не умерла от ртутного отравления – у нее распух язык, и за день она могла проглотить только пару ложек жидкости – но сама распознала симптомы болезни и решительно отказалась от лекарства. Следующей весной, когда пациентка задумала поехать в более теплую часть Англии, доктор Раддок настаивал на том, что “бодрящий север” ей полезнее. В ту эпоху часто выживали вопреки, а не благодаря медицинским советам.