Посмотрел на того, одобрил:
— Отличный удар! Узнаю вас, Крэдок. Все еще вы в силе. — Но тут же: — А только, Крэдок, сильные — не обманывают! Вы же — смошенничали. И ведь кого захотели надуть? Э, да вы, я вижу, еще не поняли. Капитан Крэдок! Вы — на барке капитана Шарке!
Крэдок, еще даже не войдя в свое положение, недоверчиво обвел взглядом всю бухту.
— А мой… Где — мой?
— На дне. Со вчерашнего вечера.
— А… люди?
— Там же. Отправитесь туда и вы.
Шагнул ближе. Нос… Клюв вороний! Будто — на мертвечину… Поднял руку. С бритвой. Взмах! Сверху вниз… По куртке. Куртка была застегнута — раскрылатилась до полы. И все это — молча.
«Это — пока, — понял Крэдок. — Показательно! А — задел. Обожгло. Нет, кажется, не очень…»
Однако Шарке заговорил!
То, о чем заговорил этот мерзавец, обжигало — уже по-настоящему:
— Даже если я вас, Крэдок, отпущу, там вас не поймут. Ну как же! Были… Наверное, уже были у этих бедолаг, ваших матросов, семьи. Ждут! С заработком… А капитан к ним — один! Жив и здоров. Стыд! За судно — спросит владелец. О главном же, о чести, спросит губернатор: «Мистер Крэдок! Где ваша капитанская честь? Явились без судна и без матросов?»
Шарке это сказал. И молчали теперь оба…
«Все так… — Крэдок склонил голову (свинцовой вдруг стала голова). — В самом деле… С чем возвращаться?!»
Вновь заговорил — дьявол… Дьявол-искуситель:
— Только, Крэдок, что я на все это скажу. То есть — я, а не эти сухопутные крысы! Крэдок, все это… Совесть, стыд, честь — ханжество обитающих на берегу. Тех, кто боятся жить с самими собой: обнаружить себе, что на самом-то деле готовы делать, жить не по закону, а по обстоятельствам. Так что, — взгляд Шарке воткнулся в глаза, в душу, — Крэдок, предлагаю… раскрепоститься! Среди нас, рыцарей свободного моря, жить вам будет опять… свободнее. Предлагаю — договор! Мне нужны знающие мореходы, не все же нам с Нэдом торчать на капитанском мостике. Договор, Крэдок! Ваш помощник уже подписал. И это единственное, что теперь может вас спасти. И здесь, и там.
Вот так: «И здесь, и там!» Крэдок обеими руками стиснул виски. Куда теперь — от всего? Остаться с этим чудовищем? Нет! И все в нем, Крэдоке, взвыло: «Тогда уж… Не надо тогда было заводить дом, семью!»
И потом… Он, Крэдок, уже — верил! Верил, что не все кончается на земле. Надо только отринуть в себе все неподобное Ему и, сколько Он позволит, быть на земле человеком.
И уже он, Крэдок, хотел, решился уже именно так ответить душегубу…
Как вдруг — выстрелы, крики! Значит — и тех, в шлюпке…
— Избавляем, — пояснил Шарке. — Кто они у тебя были (уже по-свойски перешел на ты), эти горожане? Все равно! На том свете им будет лучше.
И ведь не зря тот беглый матрос сравнил своего главаря с тореро: от Крэдока, от его рук, увернулся Шарке, как от быка!
Нет, пока еще — не убивали. Помнили: поговорить с тем, кто через минуту-другую станет трупом, их главарь любит… заламывали за спину руки, связывали ноги (чтобы не бил ногами).
Но нет, сегодня разговаривать с обреченным Шарке не захотел. Из клубка тел, в борьбе покатившегося по палубе, выхватил того, в красном костюме, ткнул ему бритву:
— Сначала — подрежь поджилки. И — за борт! Пусть сначала, прежде чем ляжет на дно, побарахтается там в своей крови.
Мерзавцами из мерзавцев были подручные Шарке, но даже их страшил он ледяным спокойствием, с каким мучил и убивал сам, с каким приказывал мучить и убивать! Они, зверствуя, свою правоту доказывали руганью, ором… Что, мол, они в какой-то там другой, загробный, свет не верят, а потому — гуляют на единственном, этом…
Но если рядовые пираты, те, кому удавалось избежать тюрьмы или виселицы, растворяясь с награбленным в каком-нибудь из американских котлов народов (например, в Бразилии или в Чили), каких-либо доказательств против себя уже боялись, доживали свой век под другими именами, то он, капитан Шарке (Джон Шарке!), доказывал свое имя всей Америке и славы желал — долгой!
Страшной подчас оказывалась эта его слава!
Например, судьба того матроса (уже его судно было захвачено, а он все защищал своего раненого капитана!). В конце концов, когда с матросом справились, приказал он его обезъязычить, бросить в одну из ненужных шлюпок, и туда же, к нему, расчлененное тело его капитана.
Или ведь вот… Никто не видел, чтобы его, капитана Шарке, что-то рассмешило, чему-либо хотя бы он улыбнулся. А игры — любил! Так, иногда (после успешного дела кутеж был общий) усаживал с собою за стол двух-трех сообщников и… На какой-то стадии пития опускал вниз, под столешницу, руки с пистолетами, нажимал на курки. Сам вниз не смотрел, не целился, поэтому попадал не всегда (уж это кому как повезет!). И даже после одного из таких застолий захромал квартирмейстер Гэллуэй. Проигравшему, то есть тому, кому попадал в ногу, тотчас отдавал двойную, капитанскую, долю из захваченного.
Такое — и привлекало! Непредсказуемость главаря страшила и одновременно увлекала мерзавцев!
Вот и теперь…
Наконец, Крэдока распластали (связали руки-ноги, даже придавили голову — чтобы не бил головой). Как вдруг… Того матроса в красном, уже поднявшего штанины Крэдока до колен, Шарке вдруг остановил! Повернулся к квартирмейстеру (тот как раз отделался от трупов в шлюпке):
