А охотники те заночевали, видимо, под деревьями.
Но к вечеру следующего дня (а сами не спали — вдруг явятся? С добычей, нет ли, а в шалаше, на перекладинах, еще много мяса) небо заволокли тучи, и Крэдок подумал, что возвратятся в шалаш из-за дождя.
Лежали, вслушивались… Шаги? Какой-то шорох… Будто раздвигают там ветви, что-то там — особенно почернело. Мушкет — поудобнее… Палец — на курке!
А дождя… нет. Звезды… вместо туч.
Нет никого!
А уже стало светать.
— Все! — сказал Крэдок, будто выдохнул все свое терпение. И проговорил зло, будто охотники те виноваты сами, что заночевали под деревьями: — Слишком, значит, уже далеко они от шалаша. Мы теперь скорее увидим быков…
Встали, было пошли. Прошли милю-другую… А идти предстояло немало, а не спали двое суток! Пришлось и самим опять — под деревьями…
4
К морю вышли уже на другой день.
Увы! Шлюпка с барка Шарке — на том же месте, в кустах. Значит, не переплавлялся он, капитан Шарке, на барк.
Вытащили из кустов шлюпку.
И ведь вот не имел Крэдок такой привычки — досадовать на себя при всех, а тут:
— И не поймал. И не уничтожил. Эх!
Горожане (бойцами теперь их Крэдок не называл) гребли молча. Вдруг один из них предложил:
— А что если вернуться? Шлюпку — на то же место и…
— Что ж, заманчивая идея! — Крэдок горожанину кивнул. — В самом деле: вернутся же они к своей лодке. Но, — вздохнул, — если б знать, сколько еще они будут гоняться за быками. Мы… возле этой лодки, а вдруг их барк — с Эспаньолы? Войдет в бухту, а здесь еще одно «Счастливое избавление»! И что же? Эта бестия, Гэллуэй — наше — и осчастливит. Так что скорее отсюда! Только и в утешение нам эта их шлюпка. То есть, конечно, не сама шлюпка… Придется же им пострелять, поорать на берегу, когда появится в бухте их барк.
А к своему — уже подплывали…
Веревочный трап спускал сам Гирд. «Вместо матросов, — признательно подумал Крэдок. — увидел, что в шлюпке Шарке — ни живого его, ни мертвого, хотя бы так посочувствовать захотел. Но… Главная-то неудача здесь, на судне, все на нем оказалось напрасным! Вся эта чернота, все эти пиратские знаки, даже вон — череп на парусе!»
Вдруг… Крэдок вздрогнул: показалось… череп оскалился на него!
— Гирд, забирай якорь! Отдавай паруса! И — с глаз долой все эти разбойничьи причиндалы.
Гирд, однако, свесив к нему тощую свою бороденку, вместо обычного «Слушаюсь, капитан!» спросил:
— Что, не удалось найти капитана Шарке? — Голос какой-то необычный, прерывистый. — Вы, мистер Крэдок, поднимайтесь.
— Уж, наверное, Гирд, не о чем теперь, что ли, говорить.
— Поднимайтесь. А они… — И уже он, Гирд, чуть ли не приказным тоном добавил: — Они пусть остаются в шлюпке.
— Что?! — в недоумении вопросил Крэдок. — Что это вы, мистер Гирд? Мне, капитану, разрешаете подняться на борт моего судна? Спутникам моим приказываете остаться здесь… Да ты, Джошуа, в себе ли? Что ты там несешь? Болван! — И быстро, поймав ногой веревочную петлю трапа, поднялся.
Но… Только перевалил через фальшборт… Рванули со спины мушкет! Ремень полоснул лицо, сорвал шляпу…
Кто?!
Да нет, этот вопрос потом, вначале — кулак! Его, Крэдока, железный…
И только потом — еще его, Крэдока, шляпа, соломенная, с высокой тульей, покатилась и только еще замерла у ног матросов (стояли перед ним толпой), — только тогда, растирая костяшки пальцев, вгляделся…
Наглец, посмевший такое (рухнул бы на пол, если б не на руки этой толпы), какой-то корявый человечишко — косоплечий, с ничтожной, испитой физиономией кабацкого завсегдатая, — глянул дико из-под сваленных на глаза рыжих лохм… А как одет! Наверное, тот аристократ со Старого Света — барон, а то, может, даже маркиз, — тот, кто свои занятия конным спортом собирался продолжить в Новой Англии, очень бы удивился (если б уже не лежал на морском дне), какой дикарь влез в его костюм — длиннополый, ярко-красного цвета, для верховой езды! Откуда такой? Такого, в таком наряде, он, Крэдок, не видел…
Впрочем, уж так спешно вместо команды «Белой розы» набирал матросов (пришлось этих бывших пиратов), так что сейчас, в этой толпе, отличить одного из них от другого не мог. Меж тем, конечно, нельзя было не признать, что чем пестрее была одежда тех, кто притворялся на его судне теми, кем они когда-то действительно были, тем лучше было для его плана. А только сейчас… Так — смотрят! Неужели?.. Неужели сейчас — не притворяются? Что? Опять пустились в разбой! А где Гирд? Неужто и он за старое…
5
И уже он, Крэдок, хотел бросить этой толпе гневное (капитанское) «Бунт!», как услышал вдруг из-за спин бунтовщиков:
— Ядра! Сюда… В шлюпку! Пробить дно — и пусть в ней же и захлебнутся.
Но тотчас другой голос, глухой, будто из-под воды:
— Нельзя! Отменяю приказ! Шлюпка-то наша. Расстрелять! Из шлюпки потом вытряхнуть!
Услышал затем быстрые, гулкие шаги, и голос — все тот же, властный:
— Так… Посмотрим теперь на главного их мошенника.
Того, кто встал перед ним, Крэдок узнал не сразу — не успел тот добриться, даже забыл в руке бритву, одна половина лица отскоблена, другая — в волосах… И между этими половинами — мертвенно-бледной и буро-серой — длинный, крючковатый нос. Будто клюв ворона. Глаза — голубовато-мутные, бегающие: на него, Крэдока, на мушкет (оружие на полу!), на этого, в красном костюме… Как раз тот вместе с красным — выхаркал на пол зуб…
