Сэру не очень понравилось, в компании каких преобразователей он оказался, но простодушие очевидца было налицо. И, похлопав бывшего артиллериста по плечу, сэр Эдвард сказал:
— Считайте, старина, что выстрелили вы сейчас в самого Шарке!
3
Едва в море успевали рассмотреть этот черный барк, метались от него суда, будто форель от сачка повара.
Ветер оказался попутным, и уже на четвертое утро беглый матрос показывал то место в Черепашьей бухте Ла Ваша, где, прежде чем уйти на Эспаньолу, стоял его барк. Да, так, капитан Крэдок подумал за капитана Шарке: выйдя из леса, тот увидит, что его вернувшийся с кренгования барк поставлен на то же место.
Бухта широкая, но до берега мелководье, встали за полмили.
На шлюпке сплавали на берег. Да, Шарке на острове! Возле кострища, на ветвях пальм, — мясо, кусками… Прожарили и ушли за новым.
Крэдок приказал забрать мясо на судно: Шарке, увидев в бухте свой барк и не увидев здесь мяса, это одобрит. А его шлюпку (она была оттащена от приливов) оставили на месте, в кустах.
Смотрели, ждали. Каждый на судне — по-своему… Ведь вместо матросов «Белой розы» (они от игры в пиратов отказались) пришлось Крэдоку набрать новых. Эти моряки были в прошлом пиратами настоящими, но их, отбывших свои сроки в тюрьмах, брали на торговые суда неохотно. Увы, что поделаешь: завели семьи — их надо кормить. И нанялись — в пиратов играть! Так что теперь, высматривая на берегу тех, кем в море были когда-то сами, пребывали они в расстроенных чувствах: будто сейчас сами — охотники и дичь одновременно. Нечто подобное испытывал и помощник капитана Джошуа Гирд.
А вот Крэдока все это уже не волновало, он свое прошлое изжил давно и хотел доказать это на деле. Теперь у него вместо бездомной сумятицы той поры — семья, дети, церковь…
Смотрели — все! На прибрежные, в полукольце бухты, пальмы: вот-вот проявятся там они сквозь их перистые одежды. Потом должны через эту серебристую полосу песка протащить лодку к воде. Чтобы плыть на «свое» судно…
Ну да, все бы так! А только…
И на второй день… Никого!
А время идет. Крэдок заволновался. Уже, может, там, в Эспаньоле, окончили кренгование, поставили паруса… Разве что потом узрят в море наживу, погонятся.
Как бы там ни было, а время упускать нельзя.
«Что ж, не поймать — так уничтожить! — решил Крэдок. — Конечно, что говорить, в море я против него, Шарке, может, и не устою, а вот на земле… На земле — еще посмотрим! Прежде всего — найти их охотничий лагерь. И устроить засаду».
С пятью горожанами-добровольцами (уверили, что мушкетом владеют, — и назвал их бойцами) спустился в шлюпку. Подумав, крикнул Гирду, чтобы отрядил с ним матросов: они шлюпку вернут на судно. Потому, если Шарке выйдет здесь к морю первым, должен он увидеть не только вернувшийся с кренгования барк, но и одну на берегу — только одну — свою шлюпку. В таком случае игру здесь доведет до конца Гирд. С матросами.
Как раз эти матросы обладали столь необходимым преимуществом перед матросами «Белой розы» — умели обращаться с мушкетами! И половине из них оружие было выдано. Но это все здесь — в ожидании возвращения Шарке на «его» барк. В то время как все надо торопить! Не здесь — так там!
После целого дня блужданий наконец по какой-то тропе вышли к индейской деревне. Спросили… Нет — и уже давно — белых людей не видели.
И опять — сквозь заросли, через гряды скал!
Ночевали под деревьями, промокли под дождем.
Вдруг увидели хижину — большой крытый корой шалаш. А ведь старались идти потише, чтобы не оказаться перед Шарке вместо быков. Так что обитатели хижины выскочили, когда они уже были рядом. Двое, мужчина и женщина. Побежали от них…
Но женщина бежать не смогла, задыхаясь, остановилась.
Крэдок, велев своим бойцам стоять на месте, отдал им мушкет и, подняв руки с обращенными к женщине ладонями, подошел.
Увы, язык белых людей индианка не понимала.
Но Крэдок знал: их мужчины язык белых пришельцев уже освоили. И заговорил нарочно громко:
— Оружие у нас — против таких же, как мы, белых людей! Но они… не хотят жить в мире ни с какими людьми. Они здесь, у вас, охотятся на быков. Может быть, вы их видели? Их — четверо… — И Крэдок загнул один палец и поднял руку.
Что последовало затем? То есть что именно закричали откуда-то в ответ, Крэдок не понял: видимо, на своем языке. Но когда индеец вышел, вернее, выскочил из-за деревьев, кричал он слова, удивившие и Крэдока, и его спутников:
— Убить! Плохой люди… Убить!
— Кто — плохие? Почему надо — убить? — Крэдок, показав себе на лоб, развел руками.
И оказался прав: язык белых пришельцев индеец более или менее знал. Успокоился и рассказал, что охотился вместе с женой. Ведь ни у кого в их деревне не было мушкета, а у него был! Уже было темно, когда на их костер вышли белые люди (индеец тоже загнул один палец). Они подстрелили теленка, мясо поджарили, поделились. Как вдруг мушкет его разобрали, а его самого связали, оставили под дождем. А жену у него забрали на ночь. А утром ушли. И, как он понял из разговоров, ночевать вернутся. Так что они с женой решили уйти домой. Только вот не сразу после такой ночи…
— Охотничий лагерь! — обрадованно обернулся Крэдок к своим бойцам. — Как раз то, что мы искали. Что ж, устроим здесь лагерь и мы…
