Все непонятно и здесь, на палубе… Весь левый борт (повернули в правый галс) облеплен теми, кто не участвует в управлении парусами (управляют сейчас с палубы, фалами), и все кричат. Почему так радостно?
Нэд Гэллуэй, квартирмейстер, поставил его рядом с предателем. Тот здесь тоже — изображает какой-то восторг, машет…
А, таки, пришлось обратиться к ренегату:
— Что у вас здесь происходит? Радуетесь пальбе из крепости?
Гирд, вместо ответа, махнул в другую сторону.
Там, в проходе из гавани Кингстона, между скалами, двигалась шхуна. Это была, Крэдок сразу ее узнал, шхуна губернатора. Совсем небольшое суденышко, а видно, столько сейчас на нем народу! Кричат, кажется, тоже, но их крики теряются в здешнем оре. Приветствуют? Кого? Мелькают над головами руки, шляпы…
Крэдок вгляделся. Сказать — «протер глаза»… Что?! Не веря, не желая в это поверить… Однако в ужасе начало доходить: встречают его, Крэдока! Неужели? Ну да, видимо, так…
И нельзя было их не понять — то, как они здесь подумали: мол, от этого, черного своего обличья, «Белая роза» сможет очиститься только дома. И даже… еще теперь интереснее им посмотреть на барк после того, как пойманный Шар-ке — в этом здесь, кажется, уже уверились, — принял его за свой.
Шарке же в этом им только помог — в их уверенности, что его поймали и теперь доставляют на этом, на своем «Счастливом избавлении». Вот, значит, почему так долго и, наверное, как можно ближе к берегу вел он судно вдоль Ямайки: чтобы увидели на его мачтах британские флаги! Чтобы подготовились к встрече. Что ж, подготовились…
И вот уже там, на палубе шхуны, группа (конечно же, это офицеры гарнизона) взорвалась особенно видимым восторгом — наверное, в подзорные трубы, разглядели его, Крэдока…
Шарке (он, чтобы не разглядели его, вскинув к глазам подзорную, стоял под вантами грот-мачты) на эти приветствия отозвался тотчас:
— Нэд, пусть капитан Крэдок помашет им в ответ шляпой!
И тут же услышал Крэдок его другой приказ, с которым вестовой помчался вниз, к артиллеристам:
— Без команды — не стрелять! Амбразуры откроем, только если не удастся подойти для абордажа. — И опять этому своему квартирмейстеру: — Нэд, если зацепимся, губернатора беру на себя!
В Крэдоке все заледенело!
Барк, хотя и в галсах, продвигался вперед — а главное, легко и радостно мчалась вперед шхуна. И — Эдварда Комптона, его крупную, в красном плаще, фигуру Крэдок уже различал среди офицеров. Шляпу губернатор то ли снял сам, то ли ее сорвал ветер — огненно-рыжая голова победно высилась над частоколом офицерских фигур (петухи всегда о своих победах горланят на заборах). Но ведь он, сэр Эдвард, он, губернатор! И сделал он все, чтобы осуществился его, Крэдока, план поимки пирата Шарке. Сейчас же, по этому же плану, пират может пленить его самого. Губернатор — пленник Шарке! Такое станет вершиной славы этого всесветного разбойника! Что же делать? Руки — связаны, держат за локти… Крикнуть? Но там слышат лишь этот их ор…
А вот голос сзади, от грот-мачты, жестяной голос Шарке, услышал не только его квартирмейстер:
— Нэд! Что-то там засомневались, взялись за фалы… Почему он у тебя не приветствует? Воткни в него сколько надо… Чтобы помахал шляпой.
Нэд выхватил свой нож-кинжал. Тут Крэдока осенило:
— Чем же? Браслетами этими махать? Смогу!
И оказался прав: во всей этой кутерьме Гэллуэй не взял ключ от наручников. А время ли за ним бежать в каюту?
— Сейчас — помашешь, — осенило и его, квартирмейстера. — Расставь руки, натяни ремень.
Едва успел он, Нэд Гэллуэй, разрезать на руках Крэдока ремень… От взмаха этих могучих рук отлетели в стороны и он сам, и те, кто на время этой операции отпустил руки пленника.
Взлетел! «Взмахнул! Вскочил!»
Каким образом Крэдок вскочил на фальшборт? Такое можно объяснить разве что бешенством, какое подчас преображает даже слабого, неловкого человека. А уж — Крэдока!
Но и вопрос: сколько времени можно простоять на отнюдь не широком поручне фальшборта?
Крэдок простоял на мгновение больше, чем потребовалось всем онемевшим от неожиданности на барке прийти в себя.
Онемели и на шхуне, увидев капитана Крэдока стоящим на фальшборте с какими-то обрывками на руках. То есть простоял Крэдок ровно столько, чтобы в наступившей тишине успеть крикнуть:
— Берегитесь! Это — барк Шарке!
И, согнув (спружинив) ноги в коленях, оттолкнулся от фальшборта так, чтобы оказаться как можно дальше от корпуса судна.
Нет, конечно, участь его, Стивена Крэдока, была предрешена. Пираты готовились к бою, мушкеты уже были у их ног — да и в кого им теперь оставалось стрелять? Ведь тем, на шхуне, Крэдок все если не сказал, то — показал… Фалы, которые там еще держали матросы в нерешительности, немедленно были задействованы для поворота парусов. И — повернули штурвал!
Между тем Шарке спас свой барк! Если бы и он сейчас заразился захватившей всех страстью застрелить беглеца (однако ведь и не сразу попали в того, кто, хлебнув воздуха, опять и опять плыл под водой — сначала расстреляли слетевшую с его головы шляпу), если бы он, Шарке, допустил продвижение судна хотя бы еще на два-три кабельтовых (в поле досягаемости пушечного огня), то в крепости опомнились бы от такой превратности и начали бы стрелять уже не холостыми. Однако капитан Шарке не только умел держать себя в руках (поражаясь его хладнокровию, вспоминали холодную рыбью кровь), но и обладал реакцией акулы (хотя бы и рыбы тоже): парусная команда грот-мачты тотчас услышала его самого, а к фок- и бизань-мачтам помчались вестовые…