Шансы есть… - [103]

— А вот это тебе очень понравится, — продолжала Анита. — Она католичка.

— Римская католичка?

— В прошлое воскресенье водила его к мессе.

Линкольн ощутил, как земля уходит у него из-под ног.

— Вольфганг Амадей Мозер был на мессе?

— Ну.

— Последние дни настают.

— Не знаю, Линкольн, — произнесла Анита утомленно, будто давно отчаялась выиграть этот нескончаемый спор. — Люди меняются.

Почему, спросил себя Линкольн, он так сопротивляется этой возможности? Всего лишь прошлой ночью Мики пытался их убедить, что он уже не тот, каким они его знали в семидесятых, но только лишь о разочаровании ли он говорил? Ладно, пусть в ту ночь, когда они с Джейси стали любовниками, он в себе обнаружил нечто такое, что удивило и напугало его. Сам Мик всегда считал, что он в отца — вечно знает, что правильно, и поступает сообразно. Уж точно не станет он прятаться в багажнике, чтобы избежать службы в армии. А последовав за Джейси в этот номер мотеля, несомненно, ощутил в себе перемену, и впредь все, что бы ни делал Мик — от покупки инструментов и звукового оборудования на деньги, украденные Джейси у отца, до чрезмерного потребления выпивки и травы, — лишь укрепляло его убеждение, что он уже не тот. Но не в том ли и был смысл? Если и было ему стыдно, то стыдился он себя, а не ту новую личность, родившуюся из нравственной слабости. Съев яблоко, Адам не стал другим человеком. Он остался тем же, кем был всегда, только вдобавок несчастным.

И все же. В. А. Мозер — и на мессе? Это действительно ощущалось как полная перемена. Возможно ли, что старик на самом деле допускает, пусть и непрямо, что в чем-то раньше был не прав? Не переход в католичество, конечно. Такого с ним бы и за сотню жизней не произошло. Но посещение мессы с этой новой женщиной не равносильно ли признанию, что он был не прав, настаивая на обращении своей жены в другую веру? И, значит, не прав, когда противился женитьбе сына на католичке? Не прав в том, что изводил его почти четыре десятка лет за измену, существовавшую лишь в его воображении?

— Передай ему, что навещу, как только вернусь, — сказал Линкольн.

— Разумно ли это? — ответила Аннита.

Он уже не раз давал подобные обещания — и не выполнял их столько же раз, сколько держал слово, да и держал его скорее из чувства долга, нежели из любви. Зачем давать обещания, в какие сам не веришь? — резонно замечала жена. Затем, подмывало ответить его, что, возможно, пришла пора перестать притворяться даже перед самим собой, что он не любит старого засранца. В конце концов, сыновняя любовь позволительна, даже если отца твоего можно описать единственным словом, и слово это — «невыносимый». Даже если он — Вольфганг Амадей Мозер.

В больничной приемной было не протолкнуться. Линкольн предложил подождать, но Тедди ответил, что не видит для этого причины, если другу есть чем заняться. Он кинет эсэмэску, когда всё закончат. Десять минут спустя Линкольн постучался в квартиру Гроббина, открыла ему Беверли. На ней были те же свободные шорты и фуфайка (последняя — вероятно, самого Гроббина, поскольку женщина в ней утопала), что и накануне ночью в «Рокерах».

— Ой! — произнесли они одновременно, и тут же следом: — Неожиданно…

Когда к ней вернулось достаточно присутствия духа, чтобы пригласить его в квартиру, Линкольн поблагодарил и отказался — возможно, чуть более подчеркнуто, чем необходимо. Вчера в «Виньярд газетт» он позволил себе поддаться привлекательности этой женщины, и ему очень понравилось, что и ей он, похоже, пришелся по душе. Тогда это казалось достаточно невинным. А вот сегодня никакой невинности в этом уже не ощущалось.

— Я просто зашел узнать, как дела у мистера Гроббина, — сказал он. Не вся правда, но все же.

— Любезно с вашей стороны, — ответила она, — но пару часов назад он вышел и не сказал куда. У меня сложилось впечатление — куда угодно, лишь бы там не было меня.

— Мне жаль это…

— Похоже, он считает меня мегерой. — Она скроила гримаску — смесь усталости и смирения. Несомненно, все утро они спорили об операции, которой вчера в «Рокерах» Гроббин поклялся избежать. — Что бы я ни сказала, он отмахивается.

— Может, он слышит больше, чем вам кажется, — сказал Линкольн, хоть и понятия не имел, правда это или нет. — Я знаю, что вы ему не безразличны.

— Он сам так вам сказал?

— Ну, не прямо вот так, — слабо признал Линкольн, — но, похоже, он и двух фраз не может произнести, без того чтобы как-то не сослаться на вас. Меня, конечно, это не касается, но его сын еще в кадре присутствует?

— Он рассказал вам об Эрике?

Линкольн кивнул.

— Нет, он сам отвез его к парому в ту ночь, когда тот… меня обидел. Велел не возвращаться на остров, иначе… — Договаривать нужды не было. — Мы понятия не имеем, куда он отправился. У меня по-прежнему все его вещи. Думаю, Джо жалеет, что выгнал его, но никогда в этом не признается. Об Эрике мы не говорим.

— Извините, — произнес Линкольн, и ему по правде было жаль, что он об этом заикнулся. Никогда еще не видел он человека, так люто воюющего с собой, как Джо Гроббин.

— К людям он жёсток, — продолжала Беверли, словно читала его мысли. — А особенно к себе. Вы знали, что он учился в Дартмуте?