Шакарим - [34]

В том, что в казахской духовной сфере по сей день уживаются и тюркские, и исламские элементы, есть особый смысл. Играет свою роль архетип памяти, который не позволяет забыть ни о той, ни о другой религии.

На самом деле в хозяйстве Абая было достаточно средств для проведения аса. Но он давно задумал очистить в горниле своих нравственных исканий мировосприятие целого народа. И решил начать с себя, словно предчувствуя апокалипсис кочевой цивилизации, грянувший в первой трети XX века.

С 1887 года в течение двенадцати лет подряд Шакарим избирался бием и постоянно действовал на уровне волостных и старшин в решении различных конфликтных ситуаций.

Это не мешало быть вовлеченным в своего рода литературный процесс, который выстраивался вокруг Абая. Турагул писал («О моем отце Абае»): «…наступили годы, о которых можно сказать, что это было время просвещения. Отныне в беседах не было иных тем, кроме познавательных. Главным среди нас был Шакарим. Мы слушали Абая, как прилежные ученики, и, подобно шакиртам (ученикам) мусульманского медресе, спорили бесконечно об истине».

Мухтар Ауэзов дополняет Турагула («Родные Абая и его жизнь»): «Начиная с 1889 года для пытливой молодежи, покоренной познаниями и человеческими качествами Абая, его аул стал чем-то вроде большого образовательного медресе. Абай — учитель, а внимающие ему инициативные и энергичные молодые люди — шакирты. Он стал для родных и близких, для младшего поколения серьезным воспитателем. Поскольку все, что он видел в жизни, вызывало, нанося непоправимый вред человеческим отношениям, только отвращение, Абай захотел повести внимающую его речам молодежь новым путем к вершинам гуманности, о которых грезил сам. Рассказывая о своей жизни, не скрывая ни единого промаха, совершенного во власти, не замыкаясь в собственном мироощущении, не снимая с себя ответственности, он призывал молодежь не повторять его ошибок. И если об одних истинах говорил в стихах, то другие звучали в устной речи. В долгих беседах он завещал идти только чистой человечной дорогой. Справедливость, честность, любовь, высокая честь, рассудочность, критичность — все эти основополагающие качества, отличающие настоящего человека, он прививал людям».

Как таковой официальной поэтической школы Абая не существовало. Да он и сам не настаивал, чтобы тот или иной поэт признавал себя его учеником. Но никогда не упускал случая разобрать стихи молодого поэта, высказать критическое суждение, дать советы по совершенствованию стиля, формы, техники письма. Не переставал обучать поэтическому мастерству даже Шакарима, хотя тот уже сформировался как самобытный мастер слова.

И постепенно вокруг Абая стала собираться талантливая казахская молодежь, желавшая посвятить себя поэтическому творчеству.

Школа мастерства не была постоянно действующей. Молодые люди наезжали по одному, а то могли и нагрянуть к мастеру гурьбой. Порой ученики отправлялись и в родственный аул за десятки километров, где гостил учитель, заслышав, что туда уже выехали другие члены неформальной поэтической школы.

Их объединяло общее очарование стихами Абая. Порой такое же по силе эстетическое впечатление производили их собственные строки. Главное — очарование не исчезало, а, напротив, приносило интуитивное ощущение, что окружающий мир — это проекция поэзии, создаваемой совместно с Абаем.

Все годы литературных исканий рядом с учителем в поэтической школе Абая оставались, кроме Шакарима, пять талантливых учеников.

Не ограничиваясь обсуждениями творений молодых поэтов, осенью 1889 года Абай дал им задание написать поэму. Напомнил, что, согласно канонам восточной поэзии, истинный поэт обязан оставить после себя не менее пяти поэм. Ученики приняли вызов и уединились для написания поэм, темы которых согласовали с мастером. Шакарим вызвался запечатлеть в стихах историческую драму о Калкамане и Мамыр. Ему писалось легко. Перед глазами возникали образы любимых сказок «Тысячи и одной ночи». Он наделял героев поэмы характерными чертами и жил их страстями. К весне 1890 года он закончил поэму «Калкаман и Мамыр». Она сразу стала популярной среди любителей поэзии. Поставив подпись «Мутылган» («Забытый»), в предисловии к первому изданию поэмы 1912 года, озаглавленном «Историческое повествование на казахском языке», Шакарим представил ее так:

«Эта история действительно произошла в 1722 году, когда казахи нашего Среднего жуза кочевали по берегам Сырдарьи незадолго до поражения от калмаков в «Год великого бедствия» («Ак табан шубырынды»).

Хотя раньше казахи относились к любви Калкамана и Мамыр неодобрительно, ныне непредвзятые наши современники, зная, что они невиновны, поминают их в молитвах.

Умерших не воскресить, но погасший огонь можно раздуть — с этой мыслью ныне разворачиваю перед вами забытую историю, которой сто девяносто лет. Она грозит уйти даже из памяти аксакалов. Вот я и решил: двоих влюбленных нет среди живых, так пусть хоть след останется. Памятуя о том, что и наш след может затеряться…»

«Калкаман и Мамыр» — одна из первых поэм казахской письменной литературы на сюжет из национальной истории. Отточенная стилистически, она и сегодня интересна сквозной идеей, содержащейся в фабуле. По изображению действительности, духовные основания которой амбивалентны, с одной стороны, благодаря древнетюркским верованиям, с другой — мусульманским обычаям, поэма проникнута глубоким смыслом.