Шах-наме - [19]

То древо, чьи плоды для нас — отрава,

Взрастили мы, трудясь в мороз и зной,

Венцом его украсили, казной,

Оно расцвесть роскошно не успело —

Его листва тенистая истлела.

Вот в этом наш предел и наш исход,

Не ведаю, когда покой придет!»

А царь: «Ты старое сказала слово,

А повторенье не бывает ново.

Сей мир противен светлому уму,

И мудрый ужасается ему.

Любого из живых судьба находит,

Один уходит, а другой приходит.

И в счастье и в беде — одна судьба,

Безумна с высшим судией борьба».

Синдухт — в ответ: «Поведала я притчу,

Надеясь, что я правду возвеличу.

Мудрец, достойный славы и похвал,

О древе притчу сыну рассказал,

А я ту притчу рассказала снова,

Чтоб со вниманьем выслушал ты слово.

Дастан, — открою истину тебе,—

Силки расставил тайно Рудабе.

Смутил ей сердце, сбил с пути царевну,

Найдем же выход, чтоб спасти царевну,

Я не смогла советом ей помочь,

И вижу я: страдает наша дочь».

Ошеломленный новостью такою,

Поднялся царь, сжимая меч рукою,

Вскричал: «Убью сейчас же Рудабу,—

Мне легче видеть дочь свою в гробу!»

Царица, гнев супруга понимая,

Сказала, стан Михраба обнимая:

«Властитель мой! Хотя бы к одному

Прислушайся ты слову моему,

А после поступи, как скажет разум,

Мы покоримся всем твоим приказам».

Отпрянул царь и оттолкнул жену,

Вскричал, подобный пьяному слону:

«Зачем я дочь свою в живых оставил,

Как только родилась — не обезглавил?

Был мягким, предков преступил завет,

И вот я от нее дождался бед.

Все качества отца должны быть в сыне,

Быть хуже, чем отец, — грешно мужчине.

Бесславья и позора не хочу,

А ты прибегнуть не даешь к мечу.

Когда могучий Сам и царь Ирана

Над ними власть получат невозбранно,

Тогда умрет кабульская земля,

Сады заглохнут, высохнут поля».

«Мой господин, — воскликнула царица,—

Не надобно болтать, не стоит злиться,

Не предавайся горю и слезам,—

Уже об этом знает всадник Сам,

Он с поля битвы двинулся обратно,

Он встретил эту весть благоприятно».

Промолвил царь: «Прекрасная луна!

Мне лгать в подобный час ты не должна.

Я б свадьбе не мешал, скажу я прямо,

Но Манучихра я боюсь и Сама.

И то сказать: на всей земле кого

С могучим Самом не прельстит родство?»

Синдухт сказала: «Гордый муж! Не стану

С тобой хитрить и прибегать к обману.

Твоя беда — она моя беда,

Я связана с тобою навсегда.

Как ты, и я вначале опасалась,

Но ясным наше дело оказалось.

Уж не такое чудо этот брак,—

Из сердца выкинь страх, тоску и мрак.

Заль поступил, как Фаридун когда-то,

К йеменскому царю пославший свата.

Чужой войдет как родич в твой дворец,—

Твой враг увидит в этом свой конец!»

Ответствовал Михраб, как прежде, гневный:

«Вставай и приходи ко мне с царевной».

Ей стало страшно: мрачен муж, как ночь,

Тоской терзаем, умертвит он дочь!

«Сперва, — сказала, — обещай мне милость»,—

Хитрила, царский гнев смягчить стремилась.

Михраб воскликнул: «Я клянусь тебе,

Что зла не причиню я Рудабе,

Но бойся Манучихра: царь всевластный

На нас нагрянет с яростью ужасной».

От сердца у царицы отлегло,

Она склонила пред царем чело,

Ушла с улыбкой на устах, сияя:

Лицо — как день, а кудри — тьма ночная.

Сказала Рудабе: «С весельем встань,

Теперь гепард терзать не будет лань.

Давай скорей запястья, кольца спрячем,

Убранство сняв, к отцу ступай ты с плачем».

«Снимать? Зачем? — сказала та в ответ,—

Мне, бедной, притворяться — смысла нет.

Навеки я принадлежу Дастану,

А то, что явно, я скрывать не стану».

И дочь предстала пред лицом царя,

Нарядна, как восточная заря.

Отец, ее увидев, восхитился

И мысленно к Йездану обратился.

Сказал ей: «Помутнен твой ум навек!

Какой допустит знатный человек,

Чтоб вышла пери за исчадье ада?

Тебя лишить венца и перстня надо!»

Он, полный гнева, как гепард рыча,

Кружил, сжимая рукоять меча.

Ушла царевна в страхе и печали,

И желтыми ее ланиты стали.

И мать и дочь — несчастные сердца —

Прибежища искали у творца.

Манучихр узнает о любви Заля и Рудабы

Придворных шаханшаха всколыхнула

Весть о Дастане, о царе Кабула,

О том, что Заль влюблен: пришло на ум

Стать равными неравным этим двум!

Перед лицом царя царей мобеды

Об этой вести повели беседы.

Такое слово Манучихр изрек:

«За это дело нас накажет рок.

Умом, войной и силой твердой власти

Иран я вырвал из тигриной пасти.

Царь Фаридун Заххака сбросил гнет,—

Боюсь я: это семя прорастет.

Дастан, влюбившись, долг забыл сыновний:

Пусть дочь араба нам не станет ровней!

Когда у этих двух, — так царь сказал,—

Из ножен вдруг появится кинжал,[15]

То, если в мать пойдет дитя Дастана,

Мы много зла увидим от смутьяна.

Он возмутит иранскую страну,

Чтоб отобрать корону и казну».

Мобеды вознесли царя высоко,

Назвали властелином без порока:

«Воистину мудрейший ты из нас,

Сильнейший ты из нас в тяжелый час!

Верши по смыслу веры и закона:

Твой разум в плен захватит и дракона!»

Ноузару царь царей велел созвать

Вельмож придворных, избранную знать:

«Ступайте к Саму, поведите речи,

Спросите, как вернулся всадник с сечи,

Скажите: «К нам пожалуй во дворец,

Потом домой отправишься, храбрец».

Внял храбрый Сам такому приказанью,

Обрадовался этому свиданью,

Сказал Ноузару: «Я пойду к царю,

Свиданьем с ним я душу озарю».

Со звоном чаш тогда смешались клики,

Не умолкали здравицы владыке,

Ноузару, Саму — всаднику в броне,

И всем князьям, и каждой их стране.