Шаги по земле - [130]

Моя же память сохранила другое: еще непривычное для сознания состояние студенчества, первый курс, прозрачно-дынное начало октября 1965 года… Мы всей группой живем в одиноком домике, затерянном в херсонских полях, работаем в тамошних колхозах на уборке арбузов и томатов…

Однокурсники попросили меня — нет, скажу прямо: принудили! — работать кухаркой, поэтому я видела их только в свободное время. Кому-то могло показаться, что заниматься готовкой еды — чудное везение, ибо не надо работать на поле. Но это иллюзия от непонимания. На самом деле из-за ежедневной работы в две смены у меня лично не оставалось времени на отдых и нормальный сон, даже когда соученики распевали песни под гитару, я работала. Мне приходилось вставать раньше других, чтобы приготовить завтрак, и засыпать позже всех, чтобы убрать стол и вымыть посуду после ужина…

В одно из утр (сумеречная рань, прохладно и хочется спать), когда готовился завтрак, мне понадобилось выбежать на улицу. В коридоре нашего жилища я столкнулась с ним, этим мальчиком. Он возвращался с улицы и был слишком серьезен, неулыбчив, даже хмур, как казалось, не в духе. Густым красивым басом высказал, уж не помню какие, претензии — в коротких фразах, резковатых, четких. Я отвечала примирительно. Как оказалось позже, он — наш староста, а я об этом не знала. Говорил он, видимо, что-то касающееся всех — отчитывал, поучал меня, наставлял? Речь его — безукоризненно русская, не как у местных, где присутствовал южнорусский акцент, — приятно поразила меня. Да и виду он был типично русского: среднего роста, коренастый, уверенный в движениях. Одежда его в тот период: кирзовые сапоги, дешевый хлопковый свитер из когда-то синих выгоревших ниток, картуз — точь-в-точь, какие носили славгородские рабочие. Помню, у меня мелькнуло удивление и мысль: во как! — к нам поступают ребята из кондовой России.

И опять я надолго потеряла его из виду — скромно державшегося в сторонке, серьезного намного больше балагуров и любителей побузить да попеть дворовые песенки.

Потом видится аудитория, небольшая — на десяток парт, с окнами во двор. В аудитории разместилась только наша группа, идет семинар по аналитической геометрии, из материала — что-то математически сложное, абсолютно новое, начитанное в недавних лекциях. Ассистент (имя забыла, помню — женщина) пишет на доске условие задачи, которую надо решить. Мы же, студенты, переглядываемся, шушукаемся, лишь немногие склонились над тетрадями и пишут. Видя такое, ассистент вызывает к доске парня, в котором я не то, что не узнаю своего собеседника в раннем херсонском утре, а не соотношу его с тем ворчливым крепышом. Словно впервые слышу имя, произнесенное ассистенткой, она говорит:

— Юрий Овсянников, пожалуйста, помогите своим друзьям.

Он уверенно выходит к доске, берет мелок, пишет старательно, так что тот крошится. Решение задачи почти не комментирует, дописывает до конца, только тогда поворачивается к аудитории и тем же приятным баском чисто русского звучания объясняет его, речь — безупречно грамотная, произношение четкое, приятное.

Справа от меня сидит Люба Малышко, с которой я дружила. Она толкает меня локтем, шепчет:

— Слышишь, какой у него бас?

— Ага, — отвечаю я.

— Значит, у него хорошие мужские данные, — говорит она.

Удивленная такими ее откровениями, я только таращусь и краснею, не отвечая.

Снова занятия, лекция по гидродинамике для всего потока. В огромной аудитории с окнами на проспект, где шумно от проходящих трамваев и холодно, сидит нас человек триста. Я расположилась в кресле одного из первых рядов, пытаюсь конспектировать, но писать неудобно. Складываю ноги одна на другую и мощу тетрадку на коленях. Вдруг чувствую необъяснимую тревогу и безотчетно оглядываюсь назад. А там — как сказать, если все слова давно затерты: пристальный, распахнутый? нет, вглатывающий! — взгляд больших синих глаз, огромных. Чистый, открытый, доверчивый взгляд из тех, что не обижают, а обжигают. Просто есть, есть этот взгляд — на меня, и теперь глаза в глаза! Таким я его запомнила.

Я вижу и понимаю, что на меня смотрят, догадываюсь, что за этим кроется, но мне надо слушать и записывать лекцию! И я тут же проваливаюсь в нее, обо всем забывая.

Ситуация повторялась несколько раз, а время шло. То и дело, обернувшись по внезапному побуждению, я обнаруживала его взгляд, вперенный в меня. Всякий раз наши глаза встречались, исподволь выстраивая мосты взаимопонимания. Сначала мне это просто нравилось, потом нравилось еще больше — так, что я об этом уже не забывала.

Однажды после очередного такого случая была перемена между лентами. Юра одиноко стоял, прислонившись к подоконнику, и смотрел в аудиторию. Я подошла к нему, заговорила — испытывая страшное смущение, потому что еще не преодолела языковый барьер, еще плохо говорила по-русски.

С тех пор мы вместе. Почти не разлучались.

Мы дружили (тогда говорили — встречались) с декабря 1965 года до 26 апреля 1969 года — чуть больше трех лет — чистой юной дружбой. Многие студенты на нас ровнялись, наши отношения брали за образец, даже копировали наше чисто внешнее поведение и, не умея подняться до нашего уровня самоконтроля и сдержанности, пускались вскачь за природой, женились, рожали детей… Ну а потом расходились.