Сфагнум - [47]
Проснулись от вскрика Шульги — мальчишески-пронзительный вначале, он стыдливо поблек и обратился испуганной тишиной.
— Шульга, ты живой там? — нервно спросил Хомяк.
Шульга ответил не сразу.
— Живой. Блядь. Приснится же такое.
На дальнейшие расспросы Шульга отмалчивался, и приятели никогда не узнали, что привиделось ему в то утро. Солнце было уже высоко, и они, распаковав инструмент, выдвинулись к месту раскопок.
— Большой день сегодня! — приговаривал Серый, который верил в то, что они обязательно откопают клад.
— Опять перемажемся, — ворчал Хомяк, который в то, что они клад откопают, не верил.
Шульга был молчалив и, видно, обдумывал приснившийся ему кошмар.
Самым сложным оказалось очистить площадку от кустов, травы и балок рухнувшей десятилетия назад крыши: чтобы поднять окаменевшее, вросшее в землю дерево, приходилось поднатуживаться всем троим.
— Ничего, пацаны! — утешал Шульга. — Работы много, зато видно, что не копался тут никто. Не место — целка!
Бревна получше, из которых была сложена верхняя часть дома, предприимчивые селяне давно растащили себе на сараи: исчез и тот кирпич, который можно было пустить в постройку. От таверны остались беспорядочные развалы битого щебня, сгнившего дерева и кафеля. Кое-где из земли поднимались обросшие мхом и травой фрагменты стен: по массивным кованным петлям, откопанным в одном из концов домины, приятели определили главный вход. По мнению Шульги, копать нужно было в противоположном от входа месте: кто же прячет собственные сбережения прямо у порога? Хомяк и Серый принялись хаотично заглубляться то тут, то там, забрасывая уже начатые ямы, если им казалось, что место бесперспективно. Сам Шульга, вооружившись лопатой, принялся окапывать внешние стены таверны: ему казалось, что предприимчивый хозяин мог спрятать свои сбережения вне кабака — на тот случай, если сам кабак решат сжечь благодарные посетители.
Через несколько часов Серый наткнулся на основание большого камина — печной трубы не сохранилось, зато в земле остался огромный зев с кованой решеткой. Фигурный кирпич был в нескольких местах покрыт лепленной вручную коричнево-черной плиткой. На массивных бляхах неровной формы был запечатлен всадник с мечом: глазурь, очищенная от земли, радужно переливалась на солнце. Выглядело все, как в музее, но Шульга поспешил заверить приятелей, что плитка не стоит ничего. Разозленный Хомяк раскрошил плитку лопатой, пока Серый поделился мыслями вслух:
— Жирно жили колхозники при царе. И зачем им Дзержинский революцию устроил?
Еще через какое-то время лопата Хомяка звякнула о стекло: он принялся шарить по земле руками и через какое-то время с пионерской улыбкой, смотревшейся чужеродно на его блатном лице, поднял увесистую бутыль литра на два. Бутыль была выдута из толстого темно-синего стекла.
— Как думаете, там — золотые? — спросил он, пытаясь вытряхнуть из бутыли землю.
— Скорей всего тут был вайн, — разочаровал его Шульга, — но есть шанс, что не вайн, а сладкая водка.
Не веря приятелю, Хомяк аккуратно тюкнул бутыль об остатки каменного фундамента — та пошла трещинами и рассыпалась в руках. Внутри была спрессованная земля с несколькими ленивыми червяками. Серый, зарывшись вглубь на полметра, обнаружил несколько массивных досок, отполированных до лакового блеска.
— Что это? — позвал он Шульгу.
— Может, лавка, — пожал тот плечами, — а может и прилавок. Или пол. Хотя пол тут скорей всего земляной был.
Серый завороженно присел на землю.
— А прикольно, пацаны, какая движуха в недрах, правда? Смотришь ты на холм, видишь только травку. Типа, ничего кроме мокриц, корней и жуков. А в том холме нафаршировано всего, как в последней «бэхе». А глазу не видно.
Никто не отозвался на его наблюдение.
— Вообще, тут наверху жизнь. А там тоже жизнь, — продолжил Серый, — лавки, камины, бутылки с вайном. Шульга, как думаешь, почему все эти постройки древние в землю на метр-два уходят?
— Они ж тяжелые, — отозвался Шульга, — а земля легкая. Вот и уходят.
— Не, не поэтому! — фыркнул из угла Хомяк.
Он работал быстрыми движениями и время от времени становился на колени, чтобы прощупать почву вручную. Издали он был похож на старателя с золотых приисков.
— Их припорашивает космической пылью. Если в хате долго не убирать, все пылью покрывается. А она из космоса. Вот эта пыль накапливается и нарастает.
Серый с сомнением посмотрел на разводы суглинка на своих штанах. В его представлении космическая пыль, равно как и пыль вообще, выглядела несколько по-другому. Но спорить не хотелось: откопанный в земле камин навел его на мысль, что мир устроен более сложно, красиво и загадочно, чем он привык думать.
— Есть! — выкрикнул Шульга таким напряженно-ровным голосом, каким опытный рыбак сообщает удящим рядом приятелям о том, что у него клюнуло.
Серый и Хомяк побросали инструмент и подбежали к товарищу. Тот стоял на дне довольно большой ямы, сооруженной у одного из углов таверны. Вокруг все было разворочено и превращено в сплошную траншею.
— А я как знал, понимаете! — затараторил Шульга, проявляя распиравшее его возбуждение. — Меня как будто тянуло. Не, ну сами подумайте: нужно человеку конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века приховать капитал. Куда? В подпол? Так там найдут, если на вилы решат поднять. На поле? Так там еще чего доброго сосед огород заведет и капитал на крышу себе новую пустит. А вот так — чтоб и под боком, и вроде как снаружи — само то!
Виктор Мартинович – прозаик, искусствовед (диссертация по витебскому авангарду и творчеству Марка Шагала); преподает в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Автор романов на русском и белорусском языках («Паранойя», «Сфагнум», «Мова», «Сцюдзёны вырай» и «Озеро радости»). Новый роман «Ночь» был написан на белорусском и впервые издается на русском языке.«Ночь» – это и антиутопия, и роман-травелог, и роман-игра. Мир погрузился в бесконечную холодную ночь. В свободном городе Грушевка вода по расписанию, единственная газета «Газета» переписывается под копирку и не работает компас.
Минск, 4741 год по китайскому календарю. Время Смуты закончилось и наступила эра возвышения Союзного государства Китая и России, беззаботного наслаждения, шопинг-религии и cold sex’y. Однако существует Нечто, чего в этом обществе сплошного благополучия не хватает как воды и воздуха. Сентиментальный контрабандист Сережа под страхом смертной казни ввозит ценный клад из-за рубежа и оказывается под пристальным контролем минского подполья, возглавляемого китайской мафией под руководством таинственной Тетки.
Эта книга — заявка на новый жанр. Жанр, который сам автор, доктор истории искусств, доцент Европейского гуманитарного университета, редактор популярного беларуского еженедельника, определяет как «reality-антиутопия». «Специфика нашего века заключается в том, что антиутопии можно писать на совершенно реальном материале. Не нужно больше выдумывать „1984“, просто посмотрите по сторонам», — призывает роман. Текст — про чувство, которое возникает, когда среди ночи звонит телефон, и вы снимаете трубку, просыпаясь прямо в гулкое молчание на том конце провода.
Книга представляет собой первую попытку реконструкции и осмысления отношений Марка Шагала с родным Витебском. Как воспринимались эксперименты художника по украшению города к первой годовщине Октябрьской революции? Почему на самом деле он уехал оттуда? Как получилось, что картины мастера оказались замалеванными его же учениками? Куда делось наследие Шагала из музея, который он создал? Но главный вопрос, которым задается автор: как опыт, полученный в Витебске, повлиял на формирование нового языка художника? Исследование впервые объединяет в единый нарратив пережитое Шагалом в Витебске в 1918–1920 годах и позднесоветскую политику памяти, пытавшуюся предать забвению его имя.
История взросления девушки Яси, описанная Виктором Мартиновичем, подкупает сочетанием простого человеческого сочувствия героине романа и жесткого, трезвого взгляда на реальность, в которую ей приходится окунуться. Действие разворачивается в Минске, Москве, Вильнюсе, в элитном поселке и заштатном районном городке. Проблемы наваливаются, кажется, все против Яси — и родной отец, и государство, и друзья… Но она выстоит, справится. Потому что с детства запомнит урок то ли лунной географии, то ли житейской мудрости: чтобы добраться до Озера Радости, нужно сесть в лодку и плыть — подальше от Озера Сновидений и Моря Спокойствия… Оценивая творческую манеру Виктора Мартиновича, американцы отмечают его «интеллект и едкое остроумие» (Publishers Weekly, США)
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.