Сфагнум - [40]

— На камволь? — спросил водитель строго, и сам характер вопроса означал, что он принял их за туземцев.

— Не, у Глуск едзем, — решил сохранить конспирацию Шульга.

— Па дзесяць с чалавека, — сказал водитель.

— Есть тольки дваццать на траих. Возьмешь? — решил развить успех маскировки Шульга.

— Ай, хуй з им, давайце дваццать. Тольки билецикау даваць не буду.

Шульга протянул деньги и занял место «на камчатке», чтобы предупредить дальнейшие разговоры: у него не было уверенности в том, что им удастся поддерживать беседу на нужном уровне туземности. В этом автобусе хорошо звучала бы песня «Крылатые качели», но доминировал тут русский шансон. Надсадный мужской голос пел про купола и кресты, хотя чувствовалось, что на самом деле он поет про любовь, женскую красоту, одиночество и что-то еще, такое очень сложное, не выразимое словами, отчего хочется бессвязно выть и биться головой о стену. Однако, поскольку набор разрешенных каноном тем в шансоне очень узок, ему приходилось петь именно про купола и кресты. Водитель сделал громче, чтобы вошедшие, чего доброго, не заснули: ему не нравилось, когда кто-то спал в салоне тогда, когда ему самому хотелось спать.

Туман мало-помалу рассеивался, обнажая просыпающиеся поля и деревни, которым уже никогда не суждено было проснуться. К Глуску вела аллея из уставших стоять по стойке смирно тополей: тополям хотелось на юг, к морю и теплу, им хотелось купаться в солнечном свете и млеть от красоты далеких гор на горизонте; на худой конец, они готовы были сесть на дорожное полотно и придремать, собрав ветки в уютный комочек, но стоять так, вытянувшись в ненужном приветствии бредущим мимо молоковозам, тракторам и комбайнам, которые никогда не видели моря, было невыносимо для тополей. Потом тополя безмолвно исчезли, и вместо них на обочины впрыгнули яблони-дички: казалось, когда-то давным-давно далекий предок этих яблонь совершил смертный грех, за который теперь его потомки расплачивались корявостью собственных стволов и уксусной кислотой плода. Показались первые хаты, плакат «Хойян — город-побратим Глуска» с двумя тянущимися друг к другу ладонями, розовой и желтой, подсказал, что они уже в городе. Автобус остановился прямо в центре, между милицией и зданием районной администрации.

Ребята выпрыгнули из автобуса и размялись. Серый разминался, делая резкие рывки руками в разные стороны, Хомяк хрустнул костяшками пальцев, как будто готовясь к драке, Шульга просто потянулся и зевнул.

— Ну что, где этот Вайчик? — хмуро спросил Серый, глядя по сторонам с таким лицом, как будто Вайчик должен был встретить их прямо у автобуса.

— Здрасьте, — обратился Шульга к проходившему мимо мужчине в клетчатой фланелевой рубашке и с такой же клетчатой сумкой.

— У цибя можа што выпить есть? — поздоровался мужчина.

— Не, нет.

— Очэнь нада, — пояснил мужчина.

— Где тут Вайчик? — спросил Шульга.

— Ясна, где, — ответил мужчина. — У учылишчэ. Учыць.

— В каком училище? — хотел знать Шульга.

— Ты што, наркоманин? — внимательно присмотрелся к нему прохожий. — Што значыць, в каком учылишчэ? У нас што, учылишчау многа? В лесахазяйственам учылишчэ!

Мужчина еще раз пристально всмотрелся в троих остановивших его парней, не нашел никаких четких примет, доказывающих, что они не наркоманы (наколок, мозолей на ладонях), и быстро пошел прочь.

— Вот придурок, — ругнулся Серый.

На крыльцо здания Глусского РОВД с гигантской надписью «Милицыя» вышел Выхухолев. Он был в хорошем настроении. Ему хотелось сделать что-нибудь доброе людям, но он не знал, что именно и как.

— Зырьте, пацаны, какие тут менты жирные, — быстро кивнул на потягивающегося на солнце Выхухолева Хомяк. — Вот такой вот дуримар и оприходовал наше бабло.

Шульга и Серый посмотрели на Выхухолева. В Шульге внезапно вскипело: он сам удивлялся этим приступам внезапно душащей его ярости, которые туманили голову и заставляли поступать безрассудно.

— Идем за мной, — сказал он приглушенно.

— Ты чего, на нас мокруха! — зашипел Хомяк, но было уже поздно — уверенным шагом Шульга двигался в сторону майора и тот, привлеченный целенаправленностью этого движения, вперил в него взгляд. Отступать было поздно. Хомяк и Серый подтянулись за Шульгой. Они не знали, что точно у него на уме.

— Зьвините, дядзечка, вы не падскажэце, дзе тут лесахазяйственнае учылишчэ? — тщательно харкая фрикативным «г», произнес Шульга.

Он знал, что они могли быть в розыске. Он допускал, что даже их фотороботы могли висеть где-нибудь внутри здания. Но, глядя в эти бесцветные рыбьи глазки, на серый форменный китель, обтягивающий пузырь живота, на сдвинутую на затылок фуражку, он бесился до одури, до желания накинуться на этого тюленеподобного человека, который вдруг сделался символом всех их бед. Ах, если бы милиционер спросил у ребят паспорта! Увидев прописку, он наверняка почувствовал бы неладное, а задав пару вопросов, с легкостью раскрыл бы убийство в Малиново, разгадав параллельно все те загадки, которые казались ему неразрешимыми. Но Выхухолев поступил по-иному.

— Вон там! — добродушно показал он на улицу, отходящую от здания администрации. — Документы принимают до конца июня.