Северный Удел - [4]

— Да, дядя.

— Может, маринованых грибков с черемшой?

— Как хотите.

— Просто ты угощаешь… — дядя поерзал, словно ему было неловко. — Или для легкости блинов в сметане?

Я лениво повертел бокал в пальцах.

— Берите и то, и то.

— Прекрасные слова! — дядя одним глотком опрокинул в себя херес. — Вот за что я люблю тебя, мой мальчик, так это за то, что ты не мелочишься!

И он скривил губы, видимо, вспомнив, что все остальные как раз наоборот.

— Нап… — официант запнулся, но продолжил: — Напитки?

— Коньяк, — дядя поднял палец, — готтардовский! Графинчик!

— Несомненно. Мясо будет через пятнадцать минут…

Официант поклонился, гримасничая, скороговоркой прошептал мне: «Прошу прощения за недоразумение» и удалился. Дядя потер ладони.

— Ах, Бастель, Бастель, тут такие закручиваются дела!

Я неспешно допил ост-клеро.

— Какие?

— Такая грызня!

— Из-за чего? По-моему, матушка все держит в своих руках. И распорядитель Террийяр — надежнейший человек.

— Ах, так-то так.

Дядя почему-то погрустнел. Глянул на меня, потянулся за хересом.

— Что не так, дядя?

— Понимаешь, Бастель, здесь все не просто…

Я пожал плечами.

В полупустой зал в это время спустился высокий и худой посетитель в застегнутом на все пуговицы сюртуке, потоптался, оглядываясь, потом выбрал столик у окна. К нему подскочил официант, наклонился, принял заказ.

В свете синей лампы лицо посетителя походило на лицо мертвеца.

Я чуть потянулся к нему кровью, но отклика не получил. То ли он был «закрыт», то ли мои способности дали осечку.

— Тебе сколько сейчас, Бастель? — спросил дядя.

— Двадцать восемь.

— А мне пятьдесят два. Да. И у меня, уж поверь, опыт. И об этом я молчать не стану.

Я вздохнул.

— О чем?

— Видишь ли, мой двоюродный брат и, соответственно, твой отец пропал…

— Я знаю.

— Погоди, — сердито вскинул ладонь дядя Мувен, — дай договорить. Уж очень вовремя он пропал. Вообще-то мы не были близки, он постоянно носился с какой-то рухлядью, старыми книгами, что для человека его крови… ну, скажем так, несколько экстравагантно, что ли. А я больше по лесам, со сворой, с егерями, где косулю, где лису. Но!

Круглые дядины глаза уставились на меня, словно пытаясь внушить мне, что это «Но!» неспроста. Очень важное «Но!». Очень.

— Но! — повторил дядя Мувен.

И умолк. Взгляд его ушел в сторону. Повернулся и я.

Нам несли утку. Нет, не так. По воздуху меж столиков, поддерживаемое официантом снизу, но будто бы и само по себе плыло белое гигантское блюдо. Утка золотилась на нем, выставив вверх огрызки крыльев и приподняв шею. Впереди нее торопился будоражащий мясной запах.

Я передвинул бутылки на край.

Утка приземлилась перед дядей. Официант, предварительно протерев, выложил на стол вилки и ножи.

— Ваша утка.

Дядя склонил голову.

— Благодарю.

— Сейчас принесу крокеты, — сказал официант.

— Так вот, — сказал дядя Мувен, едва мы остались втроем: я, он и утка, — пусть мы с твоим отцом пересекались достаточно редко, он всегда шел мне навстречу. По-братски шел. Три года назад, когда мои дела пошатнулись…

Тут дядя скорбно поник и левый глаз его блеснул влагой.

Дядя Мувен был известный прожектер. Каким-то образом он умудрялся поучаствовать — капиталом ли, именем, своей ли деятельной натурой — во всех мало-мальски безумных начинаниях от осушения кешонских болот до жиротопленной ассоциации. Дважды был под следствием, однажды был избит, почти всегда оставался кому-то должен, спустил все свое состояние, но при этом истово, до последнего, верил в каждый проект.

Нет, со слезой он не играл.

— Ты, наверное, знаешь, что он назначил мне пансион?

— Знаю, — сказал я. — Он писал.

Дядя вооружился столовыми приборами, повернул блюдо понравившимся ему местом. Утка содрогнулась.

Я невольно сглотнул слюну.

В зал, гогоча, спустилось каре доблестных блезан. Темно-синие мундиры, посеребренные пуговицы, эполеты. Три поручика, один подпоручик. Все при парадных шашках. Судя по виду, где-то уже надрались и решили добавить в цивильном заведении.

Посетитель в сюртуке мрачно жевал какой-то «вегетабль» — то ли капусту, то ли салат. То ли и вовсе нечто экзотическое, с фруктами.

Наконец принесли и мой заказ.

Крокеты пахли не хуже утки. Даже так — одуряюще пахли. Хоть и полчаса назад мне казалось, что ничего в горло не полезет — растрясло, да и мысли каретные не располагали к приему пищи, сейчас я готов был взять свои прежние ощущения обратно.

— М-м-м… — промычал дядя, жуя и закатывая глаза.

Тот же официант, мелькнув тенью, поставил нам грибы, порцию мяса по-старошански и графинчик с коньяком.

Какое-то время мы ели. Я, правда, не забывал присматривать за блезанами, которые почему-то вдруг притихли, и посетителем у окна.

Вроде бы ничего подозрительного.

Дядя, отбросив вилку и манеры за ненадобностью, орудовал пальцами, отщипывал и ломал, хрустел утиными костями, утирал жир. Бедный розовый салфетный лебедь, от него остался один огузок!

Я потрошил крокеты и мешал их с картофелем.

— И представляешь, — сказал дядя, отвлекшись от утки, — твой отец исчез как раз тогда, когда должны были утверждать новые пансионы. Совпаденьице, да?

Я фыркнул.

— Дядя, неужели вы всерьез…

— Мой мальчик, людей убивали и за меньшее.