Северные рассказы - [9]

Чрезвычайно скуден материал, сохранившийся оттого времени, и крайне запутан клубок истории вокруг вопроса об открытии пролива между двумя материками. Этот пролив гипотетически изображался на картах XV–XVI веков под различными названиями, да и после его фактического открытия Семеном Дежневым прошло много времени, пока он после экспедиции Беринга, отправленной по инструкции Петра Великого в 1725 году «вдоль земли, на север в поисках, где оная сошлась с Америкой», получил окончательное признание и был нанесен на карты.

Экспедиция Беринга являлась первым большим морским путешествием, предпринятым Россией, и истинным кладезем научных географических и этнографических данностей.

Пролив, впервые обнаруженный Дежневым, а детально описанный и обследованный спустя 80 лет, наконец перестал быть загадкой и мифом географических карт. Ему дали имя Беринга, а мыс, которым оканчивается материк, был назван мысом Восточным. Спустя еще столетие, по предложению русского географа Шокальского, этот мыс был переименован в честь простого русского человека, казака Семена Дежнева.

У этого мыса я зимовал в 1932/33 году во время Второго Международного полярного года. Я прошел на байдаре небольшую часть пути по следам кочей Дежнева из Уэлена в бухту Провидения, вокруг диких скал и суровых камней мыса Дежнева.

* * *

Поселок Уэлен жил своей обычной жизнью. Около яранг суетились ребятишки, придумывая свойственные всем векам и народам детские игры. Проходили женщины, выполняя свои повседневные многочисленные обязанности.

С берега слышался гортанный говор мужчин, готовящихся к охоте на морского зверя. Все это как непременным фоном чукотского селения покрывалось многоголосым хором собачьего лая. С западной оконечности песчаной косы, на которой беспорядочно раскинулись строения, со стороны протоки, прорезающей косу и соединяющей лагуну с морем, изредка слышались ружейные выстрелы, звонко разносящиеся в прозрачном морском воздухе. Там кто-то охотился на уток. Был июль, пора короткого чукотского лета, время цветение полярных маков и камнеломок.

По пути в школу, где занималось несколько десятков ребятишек, мы встретили группу молодежи, идущую с репетиции клубной постановки и бодро распевающую® русские песни.

Среди молодежи я увидел двух знакомых мне чукчей. — Иетти!

— И, и, менко иетти!

— Пеек тури мури омулек тагам? (в Пеек поедем вместе?) — и я делай жест в сторону мыса Дежнева.

— Аамын якай! Мачно! (Хорошо! Можно!) — и их бронзовые лица озаряются приветливой улыбкой.

Решили ехать на маленькой байдарке, выбрав хорошую, устойчивую погоду и поговорив предварительно со стариками, замечательно предугадывающими погоду по местным, одним им известным признакам.

В 1933 году Уэлен насчитывал около 350 человек чукчей и полтора десятка русских — работников советских учреждений. Здесь были райисполком, школа, больница, клуб, почтово-телеграфное отделение, кооператив-фактория и сберкасса. В клубе имелась кинопередвижка с двумя-тремя десятками картин, театральный кружок, хор, исполняющий чукотские и русские песни Здесь же часто проводились популярные беседы и доклады для старшего поколения. Мне довелось слушать однажды беседу, которую проводил культработник, молодой комсомолец из Донбасса. Темы беседы я теперь не помню, но тогда меня особенно поразило, сколько горячего энтузиазма было вложено в нее оратором. Еще плохо владея местным языком, но зная, что не все присутствующие владеют русским, он нашел «средний» диалект из смеси языков, жестов и мимики, выразительно передаваемой всей его живой и подвижной фигурой. Внимание слушателей, полная тишина в небольшом зале клуба были лучшим доказательством того, что беседа доходит до слушателей.

В чукотском селении в прошлом не бывало никакой правильной планировки. Яранги были разбросаны по всей площади беспорядочно, по вкусу их обитателей..

Только вход в жилище всегда располагали по касательной к преобладающим направлениям ветров.

Такая же картина наблюдалась и в Уэлене. Круглые, как шляпки грибов, покрытые сверху моржовыми кожами или кусками брезента, постройки внешне являли собой весьма непривлекательное зрелище. Острый запах несвежего мяса и жира, свойственный чукотским селениям, летом давал себя знать особенно сильно. Почти у каждого дома имелся так называемый «капальхен» — неглубокая яма, вырытая в земле, куда в течение сезона охоты на морского зверя складывалось мясо. В зимнее время это прокисшее мясо в замороженном виде являлось любимым и лакомым блюдом. Я пробовал его и должен признаться, что это съедобная пища.

Песчаная с мелкой галькой коса, на которой — ложен Уэлен, тянется на 4–5 километров до неширокой протоки, соединяющей воды Чукотского с мелководной полупресной лагуной. В эту лагуну стекает несколько холодных, стремительных ручьев, образующихся за счет таяния зимнего снега в расщелинах скал. Вода в лагуне солоноватая, так как во время приливов и нагонных ветров в нее через протоку попадает морская вода.

В ясную хорошую погоду из Уэлена видны на западе возвышенности Инчоуна, а еще дальше поднимаются над водой вследствие рефракции очертания мыса Сердце-Камень. Иногда в летнее время, когда с юга подует слабый теплый ветер, он приносит с собой пряный запах цветущей тундры, и тогда, если закрыть глаза, можно себе представить, что находишься где-то в поле во время сенокоса.