Северная экспедиция Витуса Беринга - [53]

. Стеллер насчитал их много. А потом, 10 августа, через туман и дождь он увидел животное, какого не видел еще никогда. То был не калан, не морской лев, не кит и не морская свинья. «Голова напоминала собачью, с острыми торчащими ушами, – писал он. – С верхней и нижней губы по обе стороны свисали усы. Глаза были большими, тело длинным, довольно толстым и округлым, постепенно сужаясь к хвосту. Кожа, казалось, была покрыта густой шерстью, серой на спине, но рыжевато-белой на брюхе; в воде, однако, все животное казалось рыжим, словно корова»[174]. У странного зверя вместо передних лап были плавники. Он грациозно выпрыгивал из воды, словно играя, и следовал за кораблем почти два часа, подныривая под медленно идущим судном и выныривая с другой стороны; последнее он проделал не менее тридцати раз. Когда мимо проплыл пучок водорослей, существо игриво подплыло к нему, схватило зубами и приблизилось к кораблю так, что Стеллер мог достать его шестом. Животное производило такие «движения и обезьяньи трюки, что невозможно представить ничего смешнее». После нескольких трюков, вызвавших всеобщий смех, оно уплыло и больше не приближалось. Стеллер назвал его «морской обезьяной», и оно стало загадкой для многих будущих натуралистов. Очевидно, это не было какое-то другое морское млекопитающее, которых Стеллер видел на Камчатке и Аляске; он достаточно хорошо их знал, чтобы безошибочно идентифицировать. Споров по поводу знаменитой «стеллеровой морской обезьяны» случилось немало, но освещение тогда было плохое, «светили луна и звезды», а из-за тумана и дождя многое разглядеть не удалось. Скорее всего, им встретился взрослый морской котик-одиночка или молодой северный морской котик[175]. Впрочем, мы знаем, каким образом «морская обезьяна» спаслась бегством. Стеллер выстрелил по ней, потому что хотел заполучить ее для своей коллекции, но промахнулся[176].

Примерно в это же время подлекарь Матис Бетхе официально сообщил, что 5 моряков заболели цингой, а 16 «сильно больны». Вскоре непригодных к службе стало еще больше. Беринг, два дня не выходивший из каюты, тоже, скорее всего, страдал от ранней стадии болезни. Поскольку в течение почти всей экспедиции кораблем фактически управлял Ваксель – он выставлял вахты, назначал рулевых и распределял прочие работы, – недомогание капитана мало повлияло на ситуацию на судне.

Подлекарь Матис Бетхе официально сообщил, что пять моряков заболели цингой, а шестнадцать «сильно больны». Вскоре непригодных к службе стало еще больше. Беринг, два дня не выходивший из каюты, тоже, скорее всего, страдал от ранней стадии болезни.

После того как корабль целый день лавировал, борясь со встречными ветрами, Беринг созвал морской совет в каюте, чтобы обсудить ситуацию. На совете присутствовал сам Беринг и его старшие офицеры – лейтенант Ваксель, мастер Софрон Хитрово и старый штурман Андрис Эзельберг, которому тогда было уже за семьдесят. Сначала они просмотрели записи предыдущих морских советов, уделив особое внимание приказу вернуться в Петропавловск «в последние дни сентября». Сейчас это казалось невозможным «из-за сильных осенних штормов и постоянных густых туманов»[177]. Приближаться к земле было небезопасно, потому что у них не было карт, и они не знали ни возможных скрытых рифов и скал, ни течений, ни кос; острова лишь еще больше ухудшали видимость. После дискуссии офицеры созвали в каюту всех младших офицеров и старшин и высказали мнение, что пора поворачивать прямо к дому и идти по пятьдесят третьей параллели «или так близко к ней, как позволят ветра»[178]. Документ под названием «Решение о скорейшем возвращении» затем подписали все присутствующие. Они находились в море уже 69 дней. Был отдан приказ идти в юго-западном направлении. Стеллер отметил, что, «как обычно», его не пригласили ни поделиться своим мнением, ни подписать документ. Но он все же тайком записал в дневнике:

Сопоставив логически задачи, для которых собран был морской совет, и последующие действия его членов, мне приходится сделать вывод: эти господа хотят вернуться домой самой короткой, но при этом самой медленной дорогой[179].

На этой параллели, считал он, дорогу, несомненно, будут преграждать острова, а вот если взять курс к югу, то путь, конечно, выйдет дольше, но зато ветры не помешают.

Следующую неделю, до 17 августа, они лавировали вдоль 53 параллели из-за встречных ветров. Все ясно уже из бортового журнала: они постоянно поднимали и опускали паруса – кливер, топсели, фоки, брамсель, грот, трисель и стень-стаксель, – заставляя корабль разворачиваться и идти в нужном направлении против ветра; погода постоянно была «дождливой», «мокрой», «тяжелой», «туманной», «студеной», «мрачной»[180] и так далее. В это время, хотя никто на обоих кораблях об этом не знал, курсы «Святого Петра» и «Святого Павла» несколько раз пересекались; они расходились друг с другом буквально на пару дней и ни разу не находились в зоне прямой видимости. «Настоящий шторм»[181] разыгрался днем 17 августа, и вскоре поднялась «буря» с «сильным вольнением»[182], которая продолжалась целый день. Постоянная борьба с ветром и волнами изматывала команду.