Севастопольские записки - [37]

У него с командармом была крепкая дружба. Наедине это были просто два товарища. Но стоило подойти к ним кому бы то ни было, Захар превращался в самого дисциплинированного подчиненного, ни словом, ни жестом не показывая своей близости к командарму. Для Ивана Ефимовича Захар был не только другом, не только боевым товарищем, но и заботливой хозяйкой.

На Крымском, точнее на Керченском, фронте все еще затишье. Идут бои так называемого местного значения. Время для наступления по сути уже упущено. До конца марта или даже начала апреля вряд ли можно на что-либо рассчитывать. Это утверждает полковник Кабалюк в противовес нашему оптимизму.

— Вы знаете Крым по курортам на Южном берегу, а я знаю его весь, — доказывал он. — В период распутицы в степной части, особенно на Керченском полуострове, ни пройти, ни проехать. Все тонет в грязи.

Что ж, может быть, он и прав.

Приближается годовщина Красной Армии. К ней готовимся деятельно… Все же дни похожи один на другой. У кого-то из наших советских писателей я вычитал такую фразу: «Дни склеены синдетиконом». Вот и у нас сейчас именно такие дни. Единственная радость — это то, что Крылову и Рыжи присвоено звание генерал-майора.

В центральных газетах появляются статьи о Севастополе. В них говорится, что действия армии и флота в обороне города приносят немалую пользу общему делу борьбы с фашизмом. Как-никак, мы на долгое время приковали к себе целую армию противника под командованием Манштейна, одного из близких к Гитлеру генералов, пользовавшегося большим доверием. Ведь разгром Франции в сороковом году был осуществлен по плану Манштейна.

Мы знали о всех зверствах, чинимых гитлеровцами на Украине и в Крыму. Манштейн — один из тех, кто на практике осуществлял план Гитлера уничтожить 10–20 миллионов славян.

В Крыму, как и всюду на захваченной гитлеровцами советской земле, царит жестокий режим террора. Моряки рассказывали о зверствах фашистов в Керчи, о сотнях расстрелянных солдат, моряков и мирных жителей. Полковник Кабалюк получил письмо от жены и читал нам из него выдержки об открытии домов терпимости, куда сгоняли жен командиров нашей армии и флота, девушек, о массовых казнях…

21 февраля к концу дня в оперативный отдел зашел командарм и, высказав опасение, как бы противник в день годовщины Красной Армии не начал наступление, полагая, что наша бдительность будет понижена, велел подготовить по этому вопросу директиву.

В последнее время он стал реже заходить к нам. Как всегда, рано утром выслушает доклад о событиях, происшедших на переднем крае, даст указания, что необходимо сделать, и уедет в войска, предупредив, где его искать в случае, если он будет нужен.

На второй день вечером в городе состоялось торжественное собрание. Я не мог на нем присутствовать. Когда все уходят, мне приходится оставаться. Такова судьба начальника оперативного отдела. В дежурку зашли мои помощники, вытащили пару бутылок шампанского, и мы выпили по бокалу в честь праздника (бокалом у нас была головка от зенитного снаряда). Затем обзвонили штабы, поздравили с наступающим праздником.

Ночь прошла, против ожидания, спокойно, если не считать усиленной деятельности разведчиков противника, прощупывавших нашу оборону. Раненых всего 3–4 человека. Утром 23 февраля тоже ничего существенного не произошло.

Доложив командарму об обстановке на фронте и по-праздничному позавтракав, я ушел к себе, но предварительно рассортировал поздравительные телеграммы, поступившие на имя командиров штаба и служб.

Рассматривая поздравления, Иван Ефимович обратил внимание на телеграмму командира полка связи и заметил:

— Хороший человек, не злопамятный.

Я понял, почему он так сказал. Ведь это ему, командиру полка связи, он пригрозил, что расстреляет, когда мы не могли связаться по радио с дивизиями, пробивавшимися к нам через горы.

Отдохнув, я стал на вахту. (Этот морской термин прижился у нас.) Сижу один, изредка связываюсь со штабами. То ли под впечатлением разговора с Иваном Ефимовичем, который спрашивал, как мы отмечали День Красной Армии перед войной, то ли потому, что сегодня этот праздник, невольно вспоминаю, как встречал его в 1941 году.

Тогда я только был призван на службу в армию после четырнадцатилетнего перерыва. Мы стояли в Болграде, у железнодорожной станции с названием, уходящим в глубь веков, — Траянов вал.

Годовщина организации Красной Армии совпала с годовщиной создания 25-й Чапаевской дивизии. На празднество съехалось много народа. Прошло оно торжественно, весело, я бы сказал, красиво.

Из штаба 172-й дивизии позвонил Пустовит. Поговорили обо всем, вспомнили Болград. Где наши товарищи, танцевавшие тогда на праздничном балу? Одни погибли — командиры Васильев, Добычин, Петраш, иные неизвестно где — бывший командир Чапаевской дивизии полковник Захарченко и комиссар Машковский… Что же поделаешь, война есть воина. Она целится в каждого, и особенно жалко, когда в числе погибших оказываются твои товарищи, друзья.

Мы все же плохо информированы, что делается на Большой земле. Хорошо если бы поскорее прибыл Александр Хамадан. Он как писатель разъезжает по фронтам, часто бывает в Москве и многое знает. Но его все нет.