Сети города. Люди. Технологии. Власти - [44]
Со временем и «Яндекс», и Get с этой задачей справились. Остался другой вопрос. Почему IT-гигант не принял участие в налаживании автоматизированной проверки QR-кодов москвичей без привлечения водителей и полиции? Ведь «Яндексу» удалось то, что не получилось у столичных властей, – обеспечить единство среды накопления и агрегации данных о Москве в карантине. Уже с 30 марта корпорация публиковала индекс самоизоляции, используя свою цифровую инфраструктуру и данные о геолокациях с мобильных устройств пользователей своих сервисов[348]. Однако в мониторинге «Яндекса» отсутствовало одно важное условие – право агрегатора действовать в техносоциальных средах московского карантина от имени администратора.
Избыток гетерогенностей в проверке QR-кодов возвращает нас к хрестоматийному тексту Кевина Хаггерти и Ричарда Эриксона об ассамбляжах надзора. В плавучих и неустойчивых множествах надзирающих, собранных из технических устройств, баз данных, информационных систем, сетей, институтов, тел, знаний, соавторы распознали индикатор усиления технологически опосредованной власти. Двадцать лет назад они писали об океаническом вале надзора, децентрированного и потому вездесущего, который не остановить ни запретом на самую вредную технологию, ни критикой бюрократического института, этот надзор инициировавшего[349]. Однако опыт московского карантина показывает, что связать элементы ассамбляжа и организовать обмен данными между ними не так просто, а гетерогенность надзора в сочетании с его техносоциальной рассогласованностью оборачивается коллапсом управляемости. Составленный из технократических фантазмов мэрии, заразных вирусов, непослушных тел, зависимых таксистов, рискующих здоровьем полицейских, масок и перчаток, смартфонов всех мастей, нестабильных приложений, электронных пропусков и их распечаток, зависающих платформ и штрафов, московский QR-ассамбляж демонстрировал скорее бессилие цифрового надзирателя, нежели его дееспособность и эффективность.
В дисциплинарном обществе, по утверждению Делёза, все начинается снова и снова – будь то обучение или забота о здоровье. А в обществе контроля ничто не заканчивается[350]. Непрерывность – траекторий, инвестиций и, главное, самого контроля – один из атрибутов новой техносоциальности. Однако в гетерогенной проверке электронных пропусков не было ни целостности, ни непрерывности. Технологические уязвимости вынудили администраторов отказаться от автоматизированного цикла сбора и агрегирования данных в пользу неловких сочетаний людей и цифровых устройств.
Противопоставляя автоматизацию паноптикону, а автоматический надзор – аналоговому, Марк Андреевич связывает общество контроля с появлением мониторинга, более не рассчитанного на участие субъекта[351]. Это история про индекс самоизоляции от «Яндекса», но не про проверку электронных пропусков. Там, где полицейский имитирует сканирование QR-кода в зависшем приложении[352], авторизация персональных данных грозит их долгосрочным коммерческим использованием[353], мошенники приторговывают электронными пропусками[354], а водитель, выехавший без пропуска, рассказывает, как избежать штрафа[355], об автоматизации и замене социальных процессов на технологические речи не идет. Только об их смешивании и сращивании. Пассажир, с заднего сидения такси протягивающий смартфон, тоже не похож на «дубликат из данных», полученных в ходе автоматизированного мониторинга. Его тело не изымается из среды[356], а остается деятельным участником ключевых взаимодействий.
В этом состоит одно из примечательных отличий московских проверок пропусков от китайского мониторинга «кодов здоровья». На фоне участия добровольцев-операторов в распознавании инфицированных граждан в потоках данных, которые поступают с камер наблюдения[357], содействие цифровому контролю в российской столице выглядят грубой аналоговой практикой – мобилизацией тел-ассистентов прямо на улицах города. Когда-то Маршалл Маклюэн определял медиа через диалектику расширения органов и их самоампутацию[358], видя в технологиях коммуникации протезы особого рода[359]. Во время первой самоизоляции столичные власти поставили формулу Маклюэна c ног на голову. Они использовали «помощников Москвы» для антропологического протезирования несовершенного и недоработанного искусственного интеллекта, не способного обеспечить непрерывность обмена данными без связующего участия полицейских тел.
Первый в мире электронный забор – систему слежения за тем, как инфицированные граждане соблюдают карантин на дому, – построили и апробировали на Тайване с помощью мобильных телефонов домашних пациентов, контрольных звонков и отслеживания геолокации. В Гонконге на граждан с вирусом надели электронные браслеты, обменивающиеся данными со смартфоном, и обязали делать селфи. В Польше создали приложение, задействующее алгоритмы распознавания лиц и определения геолокации. «Домашний карантин» устанавливали граждане, предпочитающие цифровой контроль аналоговому – внезапным визитам полиции[360]. Восхваляя отечественную разработку, российский еженедельник «Аргументы и факты» писал, что ДИТ «проштудировал 16 мировых практик», прежде чем предложил столице СМ
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе – иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.