Сети города. Люди. Технологии. Власти - [45]
С конца апреля инфицированных (COVID-19, пневмония, ОРВИ) или контактных москвичей, подписавших «согласие на получение медицинской помощи на дому и соблюдение режима изоляции», фотографировали[362] и принуждали устанавливать мобильное приложение, разработанное компанией «Гаскар Интеграция» по заказу ДИТ. Тем, у кого не было смартфона, обещали казенные устройства. СМ, «помогающий пациенту информировать город о добросовестном соблюдении карантина», нужно было активировать в течение суток после постановки диагноза. С утра до вечера приложение посылало пуш-уведомления, на которые в течение часа нужно было ответить селфи. В случае госпитализации домашний пациент освобождался от цифрового контроля. Тот, кто оставался дома, через две недели карантина мог удалить приложение, функционал которого не сильно отличался от зарубежных аналогов. СМ собирал координаты и телеметрию, отправлял их на сервер московского правительства, дожидался запроса на фото и оповещал о нем[363]. Для контроля самоизоляции использовались данные камер наблюдения, установленных во дворах и подъездах.
Автоматическая система начисления штрафов на основе данных о геолокации и фотофиксаций превращала приложение в репрессивное устройство, поддерживающее презумпцию вины и превращающее гражданина в дивидуума. Каждое нарушение правил пользования приложением расценивалось как нарушение правил обязательной самоизоляции и влекло штраф в 4 тысячи рублей. Так, москвичка Анастасия получила два постановления о нарушении самоизоляции и два штрафа за то, что не отправила свои фото в ответ на пуш-уведомления, пришедшие в 8:33 и 8:34 утра[364]. Штрафы суммировались, а счета, выставленные одному нарушителю изоляции, порой достигали 72–80 тыс. руб. Уже в мае Евгений Данчиков – руководитель Главного контрольного управления мэрии (Главконтроля), выписывающего штрафы и надзирающего за качеством госуслуг, – докладывал, что 54 тыс. москвичей оштрафованы на 216 млн руб. Казалось, оштрафовали каждого третьего, приговоренного к мониторингу, но власти уточнили – каждого девятого[365]. Росту оштрафованных способствовало то, что нестабильности и баги в работе сырого приложения – от неточностей в определении геолокации до неудачной системы оповещения – автоматически идентифицировались как нарушения карантина и заносились на счет пользователя.
Сочетание масштаба контроля, частоты технологических сбоев и автоматизированных санкций привело к тому, что вокруг СМ выросла разветвленная сеть по-разному вовлеченных участников. Помимо раздосадованных москвичей, пребывающих под цифровым надзором и жалующихся на приложение в инстанции, в нее встроились усталые медработники, безответная служба поддержки, городская администрация и Минздрав, правозащитники и товарищи по несчастью из интернет-сообщества «Оштрафованы за то, что заболели». Журналисты писали о терроре СМ, начисляющего штрафы супругам, вышедшим на балкон, оператору или москвичке, уже год как прикованной к постели[366]. Руководитель ДИТ Эдуард Лысенко говорил и о «социальной ответственности, которую инфицированные горожане несут перед обществом», и о приложении как помощнике в соблюдении «самодисциплины»[367]. В мэрии признавали «карательную функцию приложения», но считали использование СМ, который «нацелен исключительно на обеспечение безопасности людей»[368], оправданной. Горожане, готовые к мобилизации в «период повышенной готовности», предлагали то заменить самоизоляцию «для больных и заразных домашним арестом», то «надевать браслеты для домашнего ареста». А горожане, этой мобилизации сопротивляющиеся, возмущались и превращением «простых людей в преступников», и возложением на них вины за болезнь: «Сколько можно фоткаться и оправдываться?»[369]
На разных участках этой сети – в риторике московских чиновников, в алгоритмах приложения, в технологии начисления штрафов, в названии сообщества поддержки – заметны признаки усиления санитарной власти или реакция на него. Симон Кордонский связывает его с новой этикой[370]. А Екатерина Шульман с Натальей Беспаловой допускают в ближайшем будущем сращивание санитарно-эпидемиологических и силовых структур, встраивание санитарной безопасности в повседневность и даже превращение санитарного надзора в самостоятельную ветвь власти[371]. Возвышение санитарного надзора и превращение его институционального воплощения – Роспотребнадзора – в самостоятельную политическую силу в России символически закрепили, сделав видимым, к началу «второй волны». Получив свой флаг, эмблему и вымпел[372], санитарная власть превратилась в сеньора государственной службы.
Анализируя это усиление в глобальной перспективе и по горячим следам, Джорджио Агамбен называет его манифестацией биобезопасности – политического режима, приходящего на смену биополитике и описанного Патриком Зильберманом еще в 2013 году[373]. Зильберман, изучив эпидемии, грозящие человечеству пандемией в последние десятилетия, спрогнозировал превращение санитарно-эпидемиологического надзора в сферу стратегических интересов государства и международного сообщества. А заодно описал формирование политической рациональности, основанной не на регулировании рисков, а на исключении угроз – куда более жестком принципе
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе – иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.