Сестры - [4]

Я ей своим бесстрашьем полюбился,

Она же мне – сочувствием своим.

И это было правдой. Она полюбила его за то, чего ему удалось легко достичь, и за те препятствия, которые ему пришлось для этого преодолеть. Он был ее героем, а в мгновения, подобные этому, он становился ее героем снова и снова.

Резкий визгливый голос вторгся в ее мечты.

– Ричард, это бесподобно. Правда, очень здорово, только чуточку медленнее. – Режиссер Тревор Филипс говорил с почти нескрываемым волнением. Этот «Отелло» заставит критиков реветь от восторга. Никогда раньше Ричард Беннет не бывал на репетициях в таком голосе. Ричард вкладывал в него все, что мог, достигая самых тайников души и извлекая восхитительные эмоции. Это все было так достоверно! Страдания и страсть 1604 года ожили здесь и сейчас. Может быть, потому, что Ричард настоял на полной гримировке для прогона своих основных монологов? Но Филипс знал, что была другая, куда более важная причина, и она сидела сейчас в пустынном зрительном зале в нескольких рядах от него. Это с Ричардом делала Софи. Он играл сердцем только для нее.

Филипс был абсолютно уверен, что она наверняка здесь, в ночной темноте.

– Ладно, если ты не против, продолжим монолог «Я не руковожусь влеченьем сердца, которое сумел бы заглушить…».

Софи раздраженно вертелась в своем кресле. Как посмел Филипс прервать? Как посмел он критиковать гения, которого никогда не поймет? Ее вспыхнувшие глаза пронзили полумрак, впиваясь в маленькую круглую фигурку Тревора Филипса, который в одиночестве сидел в задних рядах.

Настойчивый шепот привлек ее внимание.

– Мама! Мама! Ничего не говори. Ведь это репетиция, а он режиссер. Он ведь должен именно критиковать представление. Поэтому папочка сегодня здесь. Для него, а не для нас.

– Ах, заткнись же, Джули. – Софи едва не прикусила язык, пытаясь вернуть слова обратно. Но она лишь откинулась, вздохнув, в кресле, мысленно готовясь к нападению со стороны дочери. И за что Господь наградил ее такой несносной дочерью? Целый день Софи пыталась избежать постоянно закипавших где-то внутри стычек, и вот теперь импульсивный ответ на справедливое замечание Джули приведет к взрыву. Сценарий этих ссор никогда не менялся: Софи – эгоистична, жестока – бездумно пыталась разрушить чувство собственного достоинства, искусство, счастье Ричарда, но Джули – бескорыстная, праведная, добрая – старалась спасти его от гибели.

– Сама заткнись, эгоистичная корова. Ради Бога, не пытайся испортить папиного Отелло. Ты и так уже испортила ему всю жизнь, – шипела оскорбленная Джули сквозь сжатые зубы.

Софи давным-давно отказалась от коронных родительских наставлений типа «Как ты смеешь так разговаривать с матерью?». На Джули они совершенно не действовали.

– Разве папа считает, что я испортила ему жизнь?

Джули, замолчав, надулась. Это, конечно, было проблемой. Сам папа не понимал, что Софи губит его, потому что он боготворил ее. Но если бы он даже и понимал, то все равно был слишком готов к тому, чтобы это случилось. Это как с предложениями из Голливуда: он никогда не принимал их, но Джули-то знала, что в глубине души он очень этого хотел. Но он упускал возможность стать величайшей кинозвездой, которую когда-либо знал мир, потому что Софи, ее мать, предпочитала держать его в этой сырой и унылой тюрьме – Англии, где ее напыщенные английские друзья-аристократы могли покровительствовать великому актеру-простолюдину для собственного развлечения. Снова и снова Джули, видя все это, впадала в бессильную ярость. По ночам в своей постели она грезила о Голливуде, о трепещущих пальмах, о теплых и влажных ночах, и об имени Беннет в неоновом свете бегущих по крышам реклам и портретах в пастельных тонах на расклеенных повсюду афишах. В мечтах она видела себя вдвоем с отцом в прекрасном мире, подальше от этой зелени, дождей и лицемерия, подальше от этой роскоши, этих условностей и отчаянных попыток убежать от действительности.

– Ты не даешь ему поехать в Америку.

– Твой отец сам в состоянии решать, как ему распоряжаться своей жизнью.

– А ты бы приехала и стала бы жить с нами, если мы уедем в Голливуд?

Софи почувствовала, как внутри ее закипает раздражение. Джули умела докопаться до самой сути вещей. Сейчас, сию минуту, Софи была готова сопровождать своего замечательного супруга к воротам ада и обратно, но ни за что не призналась бы в этом дочери, которая приводила ее в ярость.

– Наверное, нет.

– Почему?

– Потому что здесь мой дом, и я не хочу покидать его.

– А мой дом там, где папочка, или там, где он захочет быть.

Интуитивно Джули знала, что именно такую линию должна гнуть жена.

– Я думаю, ты еще поймешь, что папа хочет быть здесь и со мной. – Софи искоса посмотрела на дочь, чтобы убедиться, что удар достиг цели. Так и есть. В глазах Джули блеснули слезы.

Голос Ричарда отвлек их от битвы.

Вы скажете, что этот человек

Любил без меры и благоразумья,

Был не легко ревнив…

Джули уже не плакала из-за своей обиды. Слезы текли из-за отца, из-за его Отелло и из-за той драмы, которую он только что разыграл. Дездемона, его жена, была мертва, но по какой-то злой иронии судьбы его настоящая жена жива и здорова и сидит рядом в темном зале. Грешница живет, а невинное создание погублено в этом взрослом мире, где все вывернуто наизнанку. Джули зажмурилась и выжала побольше слез, восхищаясь, как это отцу удается перемежать вымысел с реальной жизнью. Он был готов умереть, покончить со своей жизнью, потому что он не мог вынести того, что натворил. Потому что любил он не рассудительно, а слишком пылко. Она открыла глаза, чтобы увидеть, как поднимется кинжал, как блеснет при свете его лезвие.