Сестры - [2]

Джейн. Всегда Джейн. Джейн, которая была живым напоминанием об их матери, которую Джули не выносила, и об отце, которого боготворила. Джейн, которая отняла у нее детство, сделала изгнанницей. Джейн, которая без всяких усилий отобрала у нее обоих мужчин, которых только и любила Джули. Она размышляла о бесславном провале своих планов мести, а воспаленный мозг возносил жалобные молитвы, и они кружились и кружились у нее в голове, а пальцы все сильнее вонзались во влажные от пота ладони. Что из того, что она была всемирно известной писательницей? Что значили деньги, слава, успех, если она была лишена самой главной власти – навредить единственному существу, которое она поклялась уничтожить? Каждый раз Джейн ускользала от ее гнева. Джули расставляла капканы, подбрасывала яды, ее дьявольски изощренный макиавеллиевский ум измышлял самые экзотические ловушки для ненавистной сестры, но, несмотря на все ухищрения, Джейн каждый раз уворачивалась. Сегодня она была почти вне досягаемости. «Завтра будет новый день» оборачивался подлинным триумфом, а почему – всем было ясно. Джейн. Джейн, исторгающая слезы из глаз искушенных телевизионщиков. Джейн, вызывающая эмоции из потрепанных жизнью профессионалов, как духов из неведомых глубин. Джейн, Джейн, всегда Джейн, которая возносится сейчас на волшебном облаке к звездам, где она будет неуязвима для ненависти Джули.

Остается всего один шанс. Другого не будет. И чтобы выполнить свой адский план, Джули была готова принести себя в жертву. То, что она намеревалась осуществить, значило для нее конец всего: карьеры, репутации, феноменальных доходов. Она мрачно усмехнулась; ее пламенеющее лицо исказилось от гнева. Но игра стоит свеч, ибо Джейн не выдержать того всесожжения, которое уготовлено ей. Пусть, как Самсон, пострадает и Джули, уничтожая свою сестру; все равно эта жертва – лишь малая плата за наслаждение от осуществленной мести.

Она прижала тяжелую пачку сигарет к резко вздымавшейся груди, и вздох со свистом вырвался сквозь ее стиснутые зубы. Она была готова воспользоваться ужасным содержимым пачки – наводящим страх оружием своего возмездия. Скоро, теперь скоро с этим будет покончено. Все закончится опустошительной местью, обиды и предательство будут наконец смыты потоком, который унесет их всех.

Она проталкивалась через толпу в студии ближе к Джейн и все бормотала под нос свое обещание, но ее тонкие сжатые губы не выдавали тайну принятого решения.

– Я никогда не прощу тебя, сестренка. За то, что ты есть, за то, кем была, за все то, что ты мне сделала. Обещаю, что отныне ты каждую минуту будешь испытывать боль.

* * *

Палец Билли Бингэма лежал на спусковом крючке револьвера в двадцати футах от Джули и в шестидесяти от Джейн. Похожий на симпатичное пугало, сгорбившись в своих вытертых голубых джинсах, он неуклюже стоял посреди нагромождения камер, кабелей, электропроводов и микрофонных журавлей. Он был изможденный, осунувшийся и бледный как смерть, но вместе с тем походил на ангела, настолько простодушное выражение его лица не сочеталось с местью, на которую он решился. Взгляд Билли блуждал, он задыхался в переполненной студии и изо всех сил старался не упасть в обморок. Голова у него раскалывалась от боли, страдания были невыносимы, когда особенно сильные приступы сотрясали его. Но все же он был благодарен этой боли, потому что она не давала забыть ему, зачем он здесь. Никогда раньше ему не приходилось никого убивать. Это предстояло сделать в первый раз и наверняка в последний. Ему очень хотелось, чтобы все получилось. Но обморок грозил разрушить его планы. Нужно было продержаться еще немного. В ближайшие несколько секунд все должно решиться.

Он стал сползать вниз, черные пряди волос упали на лицо; он попытался стереть с лица пот перевязанной рукой. Голова разрывалась от острой пульсирующей боли, он никак не мог сосредоточиться. Это будет исключительно творческая, искусная работа. Ни живопись, ни скульптура не идут ни в какое сравнение с тем, что он готов совершить. Это будет превосходно, да что там, просто красота, прекрасное действо в этом непростительно испорченном мире.

Таким опустошенным он никогда себя не чувствовал. Все кончено. Он иссяк.

Вот и боль говорит о том же. Ужасная рана, вызвавшая эту боль, посылала импульсы из его мозга. Никогда больше он не сможет писать картины, которые были смыслом его жизни. Поэтому жизнь должна закончиться. В двадцать пять красивое, сильное тело, выразительные глаза, замечательное мировосприятие художника, которое заурядный ландшафт обращало в саму красоту, становилось больше ненужными подпорками игры, которая тянулась весь последний год. Занавес должен закрыть наполненную ненавистью драму его жизни, и тот, кто должен опустить занавес, уже близко… совсем близко.

Сквозь плывущий перед глазами туман он мог разглядеть ее и подумал о пуле, а еще о том, как поддержать свое усталое тело. Дрожащей рукой он сжал рукоятку револьвера и, пошатываясь, направился через набитую оборудованием студию к той, кого он собирался убить.

Роберт Фоли несся, словно адские уголья жгли ему пятки. Парковочная стоянка была в четверти мили от студии, где снимался сериал «Завтра будет новый день», и непроницаемые проволочные заграждения мешали ему подъехать прямо к цели. Легкие его работали, как кузнечные мехи, он вдыхал раскаленный воздух Сан-Фернандо-Вэлли, ноздри раздувались – ведь ему приходилось заставлять тело проделывать то, к чему оно не привыкло. Он был худощавым, тренированным, но бежать четырехсотметровку в полной одежде в этой ужасной духоте – это уж чересчур. Пот катился по нему градом, тело отказывалось повиноваться, но он мчался, чтобы не допустить трагедию, не дать ей свершиться.