Сестры - [3]

У него в голосе звучала призрачная музыка, погребальные мелодии сливались с взрывными аккордами тревоги и страха. Вот-вот могло свершиться ужасное, непоправимое преступление, и он был единственным человеком во всей Вселенной, который мог его предотвратить. Несколько минут назад он узнал тайну, которую знал, казалось, всю жизнь. Через годы он пронес в себе, не сознавая этого, ключ к тайне. Теперь его долг и предназначение – захлопнуть ящик Пандоры и предотвратить преступление.

Он уже видел толпу, сплетение проводов, гирлянды огней и движущиеся камеры, но продолжал бежать, и, хотя сердце разрывалось у него в груди, дрожащие ноги упрямо несли его в студию. На крыльце среди декораций, представлявших Тару, он увидел Джейн, маленькую, безмятежную, такую беззащитную. Облегчение заполнило его. Съемка не остановлена. Еще нет. Значит, он не опоздал.

Но для чего должно быть поздно? Ужасная дилемма оставалась неразрешенной, и Роберт Фоли вновь сделал усилие, чтобы окончательно решить, что же ему делать. Чтобы спасти ту, кого он любил сейчас, ему нужно предать ту, которую когда-то любил еще сильнее. Даже в этот миг, когда его тело совершило невозможное, часть его сознания твердила «нет». Он раздвоился: одна половина запрещала, другая желала… Что же победит – будущее или прошлое?

Весь ужас был в том, что он и сам этого не знал.

Он остановился. На него посматривали с любопытством. Позади платформа с камерой приподнялась на фут или два над съемочной площадкой. Роберт Фоли больше не колебался. Он вскочил на платформу, и его дикие блуждающие глаза принялись шарить по человеческому муравейнику, кишевшему внизу. Внезапно он увидел ее. Через площадку, расталкивая телевизионщиков, как Красная Маска, двигалась угрожающая фигура Джули Беннет. В вытянутой руке у нее был сжат, как символ судьбы, коробок, содержащий такую опасность, что у Роберта Фоли кровь застыла в жилах. Как стрела к цели, Джули Беннет неумолимо летела к ступеням Тары. Летела к Джейн.

– Подожди! – закричал он изо всех сил. – Подожди!

Это прозвучало как вопль в церкви. Сотни голов повернулись, чтобы отыскать еретика, осмелившегося прервать священнодействие телесъемки.

В зловещей тишине Роберт Фоли слышал лишь собственный голос. Но это был не его голос – громкий, отчетливый, исполненный небывалой силы убеждения. Для всех, кто слышал его, да и для самого Роберта, он прозвучал как глас из потустороннего мира, и его слова были слышны всей ошеломленной аудитории.

– Остановись! Джули Беннет, ради Бога, остановись! Остановись, прежде чем совершить то, что разобьет твое сердце!

Часть первая ЖЕНЩИНА-РЕБЕНОК

– Что за чудесный день, когда ребенок становится женщиной, – проговорила Мэри, мечтательно глядя на окутанный дымкой Котсволдс.

– Куда страшнее день, когда женщина превращается в ребенка, – откликнулся Фредерик.

Джули Беннет. «Женщина-ребенок»

1

Я не говорун

И светским языком владею плохо…

Я весь свой век без малого воюю

И, кроме разговоров о боях,

Поддерживать беседы не умею.

Однако вот бесхитростный рассказ…

Открыта исповедь пред вами,

Как я достиг ее любви…[1]

Стрэтфорд-на-Эйвоне, Англия. 1966

Голос, плывущий со сцены, казался осязаемым. Клокочущий, плавный, он словно покачивался на воздушных волнах и, отлетая от стен, заполнял собой весь безлюдный театр; но даже в темных, отдаленных уголках создавалось впечатление его вкрадчивого присутствия. Ничем не стесненный, он свободно звучал в проходах, гордо вздымался, восславленный собственной магией, собственной силой разбивать оковы обманутого воображения.

Софи сидела, замерев, зачарованная необычайным сценическим даром своего мужа. Она едва осмеливалась дышать, двигаться, чтобы не вспугнуть великолепия, охватившего ее душу при звуках его голоса, и сидела, позволяя своим мыслям свободно парить на безудержных крыльях фантазии. Он был богоподобен. Лицо его потемнело, орлиные черты заострились, глаза метали молнии. Он стоял прямой, исполненный чести, воистину он был мавром. Он стал самим Отелло.

«Я не говорун и светским языком владею плохо«, – это было великой ложью, но, как ни странно, и самой чистейшей правдой. Никто не мог заставить зазвучать так красноречиво слова Шекспира здесь, в Стрэтфорде, на родине поэта; но в роли Отелло, храброго солдата, Ричард Беннет всегда был готов говорить так, что его понимал каждый. И акцент его определенно был «не совсем в порядке», по крайней мере для того утонченного общества, высшего света богемы, в котором вращалась Софи. Но то было давно. А это было реальностью. Это была стихия Ричарда. И в ней он был самым могущественным князем, да и она больше не та Софи, великосветская жрица 60-х и румынская княжна, но самая скромная крестьянка, мечтающая о том, чтобы омыть ноги своему господину.

Она ощутила, как годы тают, а по телу пробегает знакомая дрожь. Он сделал с нею это тогда, и он продолжал делать это снова и снова. Она возбуждалась, впадала в экстаз, погружалась вновь и вновь в драму желания мужчины, которым однажды захотела обладать, – Бога, который стал ее мужем. Ричард Беннет – аутсайдер. Рабочий паренек, который покорил мир сцены и прокладывал себе путь артиста, оказавшись словно в пустыне из-за простого происхождения. Он электризовал мир своим гением; его и сейчас презирали за наглость, с которой он осмелился осквернить кровь европейской княжны своими плебейскими генами. Отелло, чернокожий мавр, бесстрашный солдат, тоже был достаточно хорош, чтобы сражаться за благородных венецианцев, на службе у которых он состоял, но он не считался достойной партией для белокожей аристократки Дездемоны.