Сестренка - [23]

Я прыснула – все-таки мама его совершенно не знает и даже не представляет, что ему важно.

На фотографиях в розово-голубых стенах роддома я улыбаюсь, хотя при взгляде на Иришку хочется плакать: она потеряла много крови и выглядела хуже, чем наша Тефтелька накануне.

– Ты с ним счастлива? – шепчу я Иришке, ругая себя за такое неподходящее место и время для подобных вопросов.

– Да, очень, – уверенно отвечает она. – Ты Анютку видела? Мне кажется, она на тебя чем-то похожа.

В горле будто образовался волосяной ком. Подкатила тошнота, показалось, что носом сейчас пойдет кровь. Его дочь похожа на меня? На меня похожа его дочь?..

– Ничего общего, – ответила я, взглянув на завернутую в кружевную упаковку куклу.

– Почему ты к нам не заходишь? – обращается ко мне Иришка. – Знаешь, я бы хотела, чтобы мы чаще общались. Ты заходи к нам… Я тебе всегда рада.

Я уклоняюсь от ответа.

В следующий раз я увижу ее через полтора года – когда первый раз в жизни произнесу тост.

* * *

В Алисином центре у меня диагностировали депрессию, а еще посттравматическое стрессовое расстройство.

Я не хотела принимать таблетки. Инструкции вопили, что лекарства приведут за собой лишние килограммы. Но Алиса была непреклонна.

– Поманипулирую-ка: вот я не хочу тебя расстраивать, поэтому не ем жареное и пью эти твои противные смузи! – заявила она.

Я сдалась, начала пить таблетки. И правда стало лучше. Поймала себя на мысли, что мне нравятся лекарства, а вот психотерапевт – не очень. Ей было тяжело говорить со мной об инцесте. Только я заходила в кабинет, она начинала нервно теребить все, что лежало на столе. Я бы прекратила лечение но боялась обидеть Алису, которая считала ее прекрасным специалистом.

Я стала больше есть, но внезапно даже не опечалилась этому – оказалось, еда может быть до странности вкусной. Музыка бывает очень приятной. Книги – интересными. Фильмы – захватывающими.

И вот однажды я увидела в зеркале прекрасную лютую чертовку.

– Я тебе устрою Новый год, – мысленно обратилась я к брату.

– Нет уж, я считаю, это не самое лучшее, что ты можешь сделать, – спорила со мной Алиса, внезапно отказавшись от любимого слова-паразита, выстреливая четкими словесными конструкциями. – Они не поймут тебя. Прекрасно знаешь, что ты услышишь. Он будет убеждать их, что ты врешь. Представь: вот стоишь ты перед ними, вывернув кожу наружу. Сплошная кровоточащая рана, а они тебе говорят дикие слова, типа «Почему ты столько лет молчала?!», «Вы всегда дрались, какая же ты жертва?» и так далее. Ты точно это вынесешь?

– Я не верю в Бога…

– Я тоже не верю, при чем тут это?

– А то, что зло придется пойти и наказать самой.

Она обнимает меня:

– Никакие идеалы не стоят твоего душевного комфорта.

– Ты не права. И вообще это мое решение. Это характерно для твоей профессии – пытаться контролировать надломленного человека?

– Иди в жопу.

Мы смеемся.

Черт, совсем забыла: у меня же процедура через 15 минут.

Звоню в салон и предупреждаю, что задержусь на полчаса. Алиса, как мне кажется, осуждающе поглядывает на меня. Мою кислоту в губах она не одобряет.

– Ну да! Да! – Я взрываюсь. – Пойду вколю в губы единицу гиалуронки!

– В прошлый раз отек три недели не спадал… И жевать ты сутки не могла. Зачем такие дикие жертвы?

– Считай, что это мои ритуалы.

Дальше объяснять нет сил. Что так я возвращаю себе свое тело. Ладно, пускай не совсем свое. Ведь до инцеста у меня не было ни железной задницы, ни длинных волос, ни пухлых губ. Я доказываю себе: это мое тело.

– Прости, что не до конца тебя понимаю, – прошептала Алиса. – Пообещай, что проработаешь и этот момент с Натальей Петровной…

Я подумала: как жаль, что мама никогда мне не говорила этих слов «прости, что я тебя не понимаю».

Родителей я давно воспринимаю как трупов. Отец заформалинил все человеческие чувства. Маму будто припорошили кладбищенской землей, а она и рада: живет для вечности. Мне кажется, в тот миг, когда я скажу им страшную правду, они наконец проснутся. Я знаю: и раньше все было очень плохо, теперь станет еще хуже, но молчать я больше не могу.

* * *

И квартира лежала мертвой. Она всегда казалась мне старой и уставшей, хотя въехали мы в только что построенный дом – помню, как папа ругался на притаившуюся кое-где плесень («Дом не отстоялся! Кто так строит! Вот так стандарты теперь!») и худощавые стены («Тоньше, чем в хрущевках! Сверлишь – полстены на полу!»).

В одном углу замерли серебристые трубы обоев, в другом – спали аккуратно утрамбованные брикеты напольной плитки. Вероятно, они должны были очутиться на стенах и полу во время ремонта, но он все не случался.

Полезла в кухонный шкафчик за стаканом, а дверца, держась на одной петле, задела руку.

– Осторожно, осторожно! Папа все никак не подкрутит, – бросается ко мне мама. – Юленька, я так соскучилась. Хорошо, ты хоть в Новый год к нам пришла.

– Как дела, мамочка?

Я заранее ее жалею. И думаю: может, отсидеть эти несколько часов, проглатывая папины пьяные шутки и стараясь не смотреть на брата, а потом как ни в чем не бывало уйти домой?

– Ничего. – Она почти невидимо улыбается. – Сейчас вот думаю, не поехать ли послушницей куда в монастырь. Как говорит мой любимый батюшка, на каждого православного до сих пор приходится чуть ли не по целому монастырю в руинах.