Сестренка - [24]

Открывается дверь, не успеваю отвернуться и вижу его в дверном проеме. Поддерживает Иришку за локоток, другой рукой за капюшон втаскивает в квартиру сопротивляющуюся Анюту.

– Какая у нас красавица выросла!.. Да вы посмотрите на эту принцессу! Вот так платьишко! Это кто тебе такое красивое платье купил? Папочка? – обрушивает мама на Анечку водопады любви. – Ириш, ты к врачу по поводу волос не записалась?

– Волос? Каких волос? А! Нет… К трихологу решила не записывать ее. У педиатра спросила, та сказала, это нормально. Она же не полностью лысая. Просто она светленькая, волосики тоненькие. Но они еще окрепнут.

– Ну не знаю, – сказал папа. – Вот Юлька лысой никогда не была, хоть тоже сивая. И какая же Анюта не лысая, если волос почти нет? По бокам вон залысины – почти как у меня. Представь, если волосы вообще не вырастут? Что это за девчонка – без косы?!

Мне мгновенно захотелось обрезать волосы. Даже показалось, что вспотела шея, зачесалась спина.

– Да отвалите вы от нас со своими советами, – оборвал отца Юра. – Пойдемте за стол. Жрать охота. Я до восьми часов на работе проторчал сегодня… Устал очень.

Мы с мамой и Иришкой послушно начинаем накрывать на стол в гостиной. Понимаю: уже скоро. Птица волнения вновь отбивает костлявыми крыльями мои ребра. Я стараюсь правильно дышать. Говорю себе – скоро все закончится.

* * *

Когда я была маленькой, иногда спрашивала у мамы про ад. Мама говорила, что там нет огромного пожарища и брызжущих горячим маслом сковородок.

– Человеку в аду очень одиноко, потому что он навсегда оставлен Богом. Там нет ничего, что ему дорого, что его радует.

– И мамы нет? И папы? И Юры? – уточняла я.

– Никого нет. Ад – когда вокруг мрак и тоска. Надо совершать хорошие поступки, чтобы не оказаться там.

И вот, спустя много лет, я сказала своим близким: я жила в аду. Мы жили в аду. И я не уверена, что мой ад когда-нибудь закончится.

Не знаю, стало ли мне легче, когда я произнесла эти слова, но насильник окончательно превратился в героя фильма.

Всего несколько кадров: он закричал что-то не своим, каким-то сухим голосом. Представляю, как его язык с трудом отлипал от неба. Было темно, по злому лицу скакали тени елочных фонариков, но я отчетливо видела и гримасу страха. Юра быстро исчез, подхватив жену и дочку.

Остальные сгорбились, будто втроем держали на своих плечах потолок. Я не услышала от них почти ничего.

Выпила стакан коньяка и ушла из квартиры-покойницы, пообещав себе, что навсегда.

Тело, которое в предвкушении разоблачения зла источало энергию, теперь снова оказалось парализованным. Кажется, если бы в новогоднюю ночь мне вспороли живот или столкнули под поезд, я не ощутила бы боли.

Я так и сказала маме, когда та приехала умолять о поездке к старцу. И – согласилась.

* * *

Я отвечала не на все мамины звонки. Но однажды она звонила особенно настойчиво.

– Папа сошел с ума.

– Что?

– Ну, вот так. Дядя Валик приходил, сказал, поздний дебют шизофрении. Таблетки прописал. Пока эффекта нет. Ну, он только начал пить. Что делать, ума не приложу.

– Мамочка, может, больница? Ну, я имею в виду, может у дяди Валика есть знакомства, и его не в самую плохую определят… Помогут.

Мама плачет:

– Да какая больница! Надо к батюшке Науму ехать, а он не хочет.

– Все ясно. Опять ты за свое.

– Ну, хоть ты съезди со мной! Он нам поможет.

– Я и раньше гуглила про твоего старца. Сейчас снова почитала. Он же всякую чушь несет.

– Чушь? К нему со всей России и из других стран едут. Два раза мне к нему удалось попасть – какие он правильные советы дал. И какое чудо у нас по молитвам батюшки произошло, сама знаешь! Может, если бы ты с ним посоветовалась до того, как решилась все это рассказать, с папой бы все было нормально и Юра бы не пропал. А теперь Иришка с Анютой совсем одни. Что с отцом будет, я не знаю…

– Зачем ты это говоришь?

Я почувствовала, как хлипкие канатики, на которых держалась моя любовь к маме, оборвались.

Она начала оправдываться:

– Я не обвиняю тебя, доченька. Но надо же думать наперед…

Я бросаю трубку, уверенная, что ни к какому старцу не поеду.

* * *

Я, может, потому и согласилась сесть в гарцующий поезд – чтобы увидеть маму в приподнятом настроении. Алиса говорит, что, судя по моим рассказам, вся жизнь мамы прошла в фоновой депрессии. И редкие моменты ее радости делали меня счастливой.

Но сегодня я в смятении, хоть она и довольна, что я вместе с ней еду в Лавру. Кажется, внутри мамы – чудно́й коктейль из жалости и осуждения.

– Ты не похожа на жертву, – говорит она в какой-то момент.

Я удивилась, что услышала это только сейчас.

Впрочем, то же самое на следующий день сказал и старец. Даже на православных сайтах о нем писали как о неоднозначном персонаже. Из кельи Наума можно было порой услышать обрывки бесед с женщинами: «Сосешь?», «В жопу даешь?», «Желала ли совокупиться с собакой?».

– Значит, ты переспала с братом? Трусы-то на тебе есть вообще?

– Не переспала, а изнасиловал. Я – жертва, понимаете?

– Ха, жертва! Ты посмотри на себя! У тебя и в 13 лет такие сиськи были? Трусы-то есть?

– Есть.

Он надел очки и обошел меня кругом.

– Странно, не видать их через платье. Ну что, с таксистами, наверное, блудишь?