Сестренка - [10]

Схватил ее за плечи и начал трясти:

– Сука такая! Я же сказал, убью тебя на фиг, если мешать будешь! Говорил?

А она:

– Ты сказал, что убьешь, если я говорить буду или орать. А я не ору.

– Ты издеваешься надо мной?!

– Это ты надо мной издеваешься!

Конечно, зарыдала, слезы по щекам грязными руками размазывает. А я продолжаю ее трясти:

– Да ты заткнешься, наконец, или нет?

Пацаны мне говорят, мол, отвали ты от нее. А она плачет еще сильнее. Тогда я ее один раз по щеке ударил. Второй. За волосы оттаскал. Она начала материть меня. Так смешно – пятилетняя сиколявка матерится, как взрослый мужик. Но я не показывал перед пацанами, что мне смешно. В какой-то момент у меня и злости уже к ней не осталось, но я старательно изображал ярость. В конце концов я столкнул ее в речку и подумал: вот если б тут было глубоко, если бы она плавать не умела… Как бы стало хорошо…

Но речка в этих местах была нарошечная, да и плавала Юлька сносно. Выбралась из воды, отжала свои косички и пошла на солнце сушиться.

– Всю рыбу, идиоты, распугали! – заорал кто-то из пацанов.

Нет, ну ты считаешь, я не прав? Нельзя бить девочек? А если она только и делает, что вредит мне? Говоришь, это потому, что любит брата и хочет привлечь внимание? Я-то просил, чтоб она меня любила? А внимание свое я хочу себе оставить. Вот в чем я не прав?

* * *

Конец того лета мне очень запомнился.

Отца чуть не выгнали из армии. Он, как это часто бывало, напился на работе, только на сей раз это заметило начальство.

Папа пил и иногда плакал. Смотреть на это было жалко – мужик, да еще офицер, сопли размазывает. Я старался поменьше бывать дома. А вот Юлька забиралась к отцу на колени и гладила его по лицу. Тот целовал ее пальцы и повторял: «По миру, Юлечка, пойдем».

Как-то после такой сцены (мне, глядя на это, хотелось блевать) мама решительно встала из-за обеденного стола и вытащила из ушей сережки. Открутила с намыленного пальца обручальное кольцо. Опустошила музыкальную шкатулку с балериной, где лежали другие ее золотые украшения (папа любил дарить ей золото. Зачем? Она почти ничего не носила), и сказала:

– Взятку им надо? Будет им взятка. Я в ломбард!

Она привезла из областного центра небольшую пачку денег и, сунув отцу, сказала:

– Остальные у Исхакова в долг возьми. Я знаю, у него есть.

Отец посмотрел на мать виновато и пробормотал:

– Ну, я в ванную пойду, хорошо? Приведу себя в порядок…

Видимо, все прошло удачно, потому что ночью папа притащил домой кого-то из начальства и друзей – отметить примирение. Я проснулся оттого, что он будит маму, чтобы та накрыла на стол, но она не вставала – устала за день. Через минуту она уже была в прихожей – он выталкивал ее из квартиры.

– Ты женщина или кто?! По-хорошему просил: собери на стол! Я сам должен закуску искать?! Чтоб я больше тебя не видел!

– Зачем ты это делаешь? Я тебя ненавижу, – выпалил я отцу.

И тут же получил в ухо. Смотрю на Юльку – та рыдает, трясется. Но отец с ней ласково:

– Ты не переживай. Мама погуляет и вернется.

Так всегда было: мне – подзатыльник, ей – поцелуй. Это со стороны папы. Мама же относилась к нам одинаково. Недавно Юлька упрекнула маму: мол, одинаково безразлично. А я никогда не считал безразличие чем-то плохим.

* * *

Про маму. Про маму надо отдельно, пожалуй. Ее папа бил, сколько я себя помню. Нет, не постоянно, но, можно сказать, систематически. Возможно, этого бы не было, если б он не пил. Или если бы она за пьянство не наказывала молчанием. Она его никогда не пилила, но не разговаривать, когда обижалась, могла сутками. Правда, в конце концов папа обычно провоцировал ее на сердитую реплику, и за ней уже шел удар. Я убежден: никогда мужчина не ударит женщину без причины. Устраивать провокации – это вы умеете.

С какого-то момента он вдруг почти перестал ее бить, остались лишь ссоры. Что послужило тому причиной – не знаю. Может, то, что как раз тогда мама поверила в Бога. Наверно, молилась много, чтобы ее начали чуть больше уважать? Почему ты думаешь, что я издеваюсь? Нет, не издеваюсь, это же моя мать, но я не могу сказать, что понимаю ее.

Когда она начала ходить в церковь, то изменилась. И не знаю – в лучшую сторону или нет. Она стала в квартире почти незаметной. И раньше немноголосовная, теперь она совсем будто умерла. О том, что она существует, напоминали лишь обеды и ужины, которые она готовила. Мама почти не разговаривала – только по делу, например, объясняя нам уроки. Много читала и часто теперь по выходным пропадала из дома.

Нас она тоже таскала в церковь. Я бы не ходил, но отказаться было почему-то неловко: мама стала такой печальной и молчаливой, что расстраивать ее дополнительно мне не хотелось. Вместе с тем я, конечно, с детства чувствовал, как она переживает из-за наших с Юлей ссор и драк, но поделать с этим ничего не мог. Да и не хотел.

В церкви меня параличом схватывала скука. А ведь вообще-то это мне не свойственно: с детства, даже когда оставался наедине с собой, я с легкостью находил, чем себя занять. Но просто стоять два часа – это слишком. Правда, в какой-то момент я научился спать стоя.

Бывает, только усну, прижавшись к стене, а Юлька мне гадко шепчет: