Сестренка батальона - [11]

Пригибая тоненькие березки, растущие на обочинах, ломая кусты, промчался танк подполковника Моршакова. Наташа узнала его по номеру на башне. Ее вдруг охватила жажда деятельности: бежать, разыскать Моршакова, узнать, расспросить — может, есть надежда, может, все будет хорошо...

— Стойте! Подождите! — закричала она и побежала за танком, но ее не услышали.

Позади гудел крытый брезентом «виллис». Старший лейтенант Заярный — из оперативного отдела штаба бригады — махал рукой, указывая шоферу дорогу:

— Левее, левее, еще! Так, хорошо. Сто-оп!

— Товарищ старший лейтенант... — рванулась к нему Наташа.

— А я, между прочим, гвардии старший лейтенант! — Заярный повернулся к ней. Сверкнули ордена, начищенные пуговицы, звездочки еще не смятых погон, подворотничок молочной белизны, полоской охвативший тонкую с большим кадыком шею. Не отрывая насмешливого взгляда от Наташи, Заярный достал из кармана синий атласный в красных цветочках кисет, не торопясь, стал набивать трубку.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, — торопливо поправилась Наташа. — Где Моршаков? На наблюдательном? Вы не поедете туда?

— Допустим — поеду...

Не обращая внимания на усмешку, с которой он сказал это, Наташа умоляюще заглянула ему в лицо.

— Возьмите меня с собой! Пожалуйста! Очень прошу вас!

Услышав в ее голосе слезы и увидев потемневшие от волнения глаза, Заярный невольно припомнил телефонный разговор Моршакова с командующим о перекрестке дорог и все понял. Сунув незажженную трубку в рот, кивнул куда-то в сторону:

— Едем!

Через несколько минут штабной «виллис» выскочил на изрезанный траншеями пригорок. В окопчике, из которого выглядывала стереотруба, находились трое. По широким плечам, плотно обтянутым темно-серым сукном великолепно сшитой офицерской шинели, Наташа еще издали узнала Моршакова. Задыхаясь, подбежала, спрыгнула вниз, прямо на блестящие носки сапог майора Соловьева, тихого, немногословного, такого неподходящего для озорной хохотушки Дуси Шумовой. Его в шутку прозвали Дусиным майором. Соловьев наклонился, желая помочь Наташе подняться, но она уже встала сама, припала грудью к брустверу. Не сразу разглядела она черную ленту вдали, на самом горизонте. Лента казалась неподвижной. Присмотревшись внимательнее, Наташа заметила, как меняются ее очертания: лента то вытягивается, сужаясь, то расширяется. Это немцы выходят из незавязанного «мешка»...

Моршаков, стоя чуть позади Наташи, глянул на часы.

— Пора бы уж... А тебе, Наташа, следует идти в батальон.

— Батальон же в бою, — обернувшись, ответила она. Он молчал. А это означало, что надо выполнять его распоряжение.

— Геннадий, можно я побуду здесь? — попросила она и спохватилась, что в присутствии других назвала подполковника так, как называла, когда они были втроем: Геннадий, Виктор, она. — Товарищ подполковник, — спешно поправилась она, — прикажите дать мне бинокль. — И опять досада: просьба прозвучала упрямо и жестко. Чтобы сгладить это впечатление, Наташа добавила: — Пожалуйста, товарищ гвардии подполковник. Очень прошу вас.

Соловьев взглянул на Моршакова и передал Наташе свой бинокль. Она поднесла его к глазам и сразу увидела, как слева, из села, освобожденного накануне, один за другим на короткой дистанции выскочили, помчались к перекрестку пять танков. «Первый — это Виктор...»

— Эх, если еще хотя бы три коробки! — проговорил Заярный.

— Да-а, — вздохнул Моршаков и, помолчав, раздраженно приказал: — Пошли Игольникова вон туда — влево, в голову колонны. «Хочет отвести огонь от Виктора», — с благодарностью подумала Наташа.

«Тридцатьчетверки» неслись, стреляли с ходу. Казалось, им нет преград. Ров? Перемахнут. Укрепление? Пройдут через него. Вокруг рвались снаряды, а броневые машины мчались, летели, словно захваченные мощным вихрем. Дыбилась от разрывов земля, вздымалась тучей, а машины мчались, неуязвимые, легкие, стремительные.

Но разрывы не отставали, переносились за ними, возникали то впереди, то сзади — и все ближе к машинам.

— Недолет... перелет... перелет... — отмечала Наташа, замирая от страха, что снаряд может попасть в танк Виктора, и радуясь, что машина все мчится и мчится. Гитлеровцы разгадали нехитрый, но дерзкий маневр танкистов. Снаряды теперь рвались все ближе и ближе к головному танку, отсекая его от тех четырех и преграждая им дорогу вперед.

— Вилка! — стиснула зубы Наташа. — Ну же скорее, Виктор!

— Чего Игольников так тащится? — обеспокоился Моршаков. — Пусть газует на пятой передаче! Пусть бьет с ходу!

А немцы словно и не замечали этого одинокого танка. Они даже не открывали по нему огня.

— Эх, если еще хотя бы три коробки! — повторил Заярный.

Расстояние между танками и дорогой, запруженной вражескими автомашинами, бронетранспортерами, фургонами, быстро сокращалось. Еще несколько секунд, показавшихся Наташе очень долгими, — и первый танк врезался в колонну.

— Жив! Он жив, Геннадий! — прошептала Наташа и, опустив бинокль, заплакала. От счастья, от сознания, что самое ужасное миновало, что такое больше никогда не повторится.

— Дай-то бог, — устало и тихо произнес Моршаков.

— Я же говорила, что он... не может... вот так... не простясь... Я пойду... в батальон. Ладно?