Сестренка батальона - [10]

— Товарищ комбат, ну разрешите же мне первым!

— Лейтенант! — спокойно оборвал его Румянцев. — Вам задача ясна?

Сергей Лимаренко не ответил.

Насыпь была охвачена движением, как развороченный муравейник.

— Еще немного, ребята, еще немного, — говорил Румянцев экипажу, — и мы будем у них под самым носом!

Он видел, чувствовал, что осталась какая-то минута, отделявшая их от зоны, куда не достанут — будет слишком близко! — вражеские пушки. Но, не успев достичь этой зоны, танк содрогнулся от тяжелого удара, в башне посыпались искры, заряжающий спиной ударился о броню. Стараясь удержаться на сиденье, Румянцев уперся в броню руками. Крикнул:

— Газуй, Костя, жми на всю катушку!

А сам подумал: «Да, чудес все-таки не бывает...» Он ждал этого удара и вместе с тем надеялся: а может, не успеют?.. Но немцы успели. Румянцев понял, что это конец, потому что снаряд угодил в боеукладку и за этим сейчас же — нет, не сейчас, а сию минуту и, может быть, гораздо раньше — последует взрыв.

— Газуй, Костя!

С ликующей радостью победителя он еще ощутил, как машина, задрав нос, влетела на насыпь, поворачиваясь то влево, то вправо, давя и кромсая железные останки повозок, орудий, автомобилей.

«Это хорошо, что танк взорвется сейчас, а не раньше, — подумал Румянцев. — Мы не заслонили ребятам дороги. И от нашего взрыва полетят к чертям собачьим все эти «буйволы», «тигры» и «пантеры»!

— Сережка, Гриша Пастухов, — влево! — кричал он, уже задыхаясь от горячего дыма. — Коля Летников, милый Коля, и ты, Валька, — направо! Подальше от меня!

«Черт подери, я все-таки взял этот барьер... Последний барьер», — сказал себе Румянцев. Горящая, обдающая все вокруг смолью густого, плотного, как вата, дыма и всплесками жидкого огня — текло охваченное пламенем горючее — «тридцатьчетверка» еще металась, давя все, что попадало под гусеницы, под ее мощный корпус. Но уже что-то раскаленное, могучее рвануло Румянцева ввысь. Прежде чем танк разбросало на части, он успел подумать, что все получилось здорово и взрыв произойдет в самой гуще немцев, успел еще вызвать в памяти лицо Наташи — смущенное, чуть улыбающееся...

Наперерез головным машинам немецкой колонны одновременно с танками лейтенанта Лимаренко и старшего лейтенанта Пастухова вылетел еще один — танк начальника штаба бригады под командой лейтенанта Игольникова. А из леска к шоссе уже мчались самоходки с десантом.

Оставив в танках механиков-водителей да радистов-пулеметчиков с наведенными на гитлеровцев пулеметами, командиры машин, башнеры и заряжающие с автоматами в руках выскочили из люков. Немцы сбрасывали вниз с откоса автоматы, пистолеты, сами, без команды, сбивались в колонну по четверо.

Сергей Лимаренко, еле сдерживая желание срезать их длинной очередью, стиснув зубы, шел вдоль дороги по самой середине ее — туда, где еще курилось дымком вздыбленное днище комбатовского танка. Кругом валялись катки, траки гусениц, рваные куски металла. Башня плюхнулась далеко от дороги в топкую луговину, и белый кружок и цифра «100» в нем были задымлены, не видны.

Старший лейтенант Пастухов, еще не веря в происшедшее, устало потирал ладонью лоб, глаза. Отняв ладонь, он вдруг увидел на земле что-то блеснувшее красной эмалью. Это был орден Красного Знамени.

— Ребята, сюда! — глухо позвал Пастухов.

Танкисты подошли, стянули шлемы. Стояли молча, склонив головы. По лицу Ежикова текли слезы.

Лимаренко до звона в ушах стиснул зубы, пытался сглотнуть застрявший в горле ком. «Ну почему, почему он не разрешил мне?..»

Держа на вспотевшей ладони орден Красного Знамени, Пастухов, чуть запрокинув голову, глядел куда-то вдаль, за башню от комбатовского танка. Собственное дыхание обжигало ему губы. Он стоял с полураскрытым ртом, глядел, ничего не видя, и не мог понять, когда же все это случилось. «Ведь только что — только что! — был лес, был батальон, была песня. И комбат был с нами. А теперь его нет. Когда же все это успело произойти?..»

Глава четвертая

Над лесом вставало солнце. Без умолку щебетали воробьи. Стремительно рассекая воздух, носились ласточки. Омытая дождем, трепетала, мягко шелестя, листва деревьев, и солнечные лучи пронизывали ее, чистую, нежно-зеленую, насквозь. Прозрачный воздух, казалось, звенел хрустально-тонко. «И так многие тысячи лет, — думала Наташа. — Встает солнце, поют птицы, шумят под ветром деревья. И солнце отражается в дождинках. Несмотря ни на что...»

Со дна оврага, в который она сбежала, пахнуло сыростью, грибами, плесенью гниющих листьев. От этого запаха закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Наташа опрометью выскочила из оврага, не выбирая дороги, побежала дальше — в лес, на поляну, куда угодно, только бы не чувствовать этой отвратительной затхлости.

Возвращаться в батальон она не хотела. Садовский, Вязников, замполит майор Клюхин и повар Антоша-Харитоша, конечно же, будут говорить с ней, как с больной.

Оторвавшись от своих мыслей, Наташа с удивлением обнаружила, что лес, тишину которого недавно нарушали своим щебетом только птицы, весь заполнен гулом автомашин и веселым людским говором. По не успевшему выцвести обмундированию, по новеньким, чистеньким офицерским гимнастеркам и хромовым сапогам сержантов и старшин она определила: штабники.