Сестра моя – смерть - [39]

– Подвиг Матросова! – Алена засмеялась. – Ничего я не думаю. Да и что тут оценивать? Эта моя жертва – сплошная истерическая глупость, и больше ничего. Никому она оказалась не нужна, да и вышла из глупости. Я только себя надорвала, все силы, которые были рассчитаны на целую жизнь, вдруг разом израсходовала. Ты знаешь, я ощущаю себя старухой, дряхлой древней старухой. Но не мудрой, а какой-то… Какой-то старой дурой! Да, да, старой дурой, у которой никогда уже ничего не будет – ни жизни, ни счастья, все, что ей остается, – дожидаться смерти.

– А я? – Валерий погладил ее по щеке – какой холодной на ощупь она оказалась! – У тебя есть я, и у нас с тобой вместе целая жизнь.

– Нет у нас ничего! Я это поняла там, в тюрьме. Ты был просто ошибкой, за которую я расплатилась сполна. Я не люблю тебя, Валера, больше не люблю.

– Но зачем же тогда…

– Не люблю! – зло выкрикнула Алена. – Вызови мне такси, я домой хочу.

Он отвез ее. Отпустил. Дал уйти. Потом, все эти полгода, Валерий себя проклинал за то, что тогда дал ей уйти. Он ей не поверил, думал, каприз, думал, перебесится – и сама к нему прибежит. Разозлился на нее ужасно, сам отвез.

В тот вечер он первый раз в жизни напился. К алкоголю Валерий всегда был равнодушен: бокал шампанского, рюмка коньяку, а тут заехал в какой-то непрезентабельный бар и целенаправленно напился. Там же, в баре, он подцепил потрепанную путану хорошо за тридцать, принялся поить ее шампанским и жаловаться на жизнь.

– А жена у меня старуха, – всхлипывая, говорил он ей, – старая-старая, шея морщинистая, грудь отвисла, кожа желтая и пахнет тлением. Я женился на ней из-за наследства, а теперь вот расплачиваюсь. На тумбочке в нашей спальне стоит стакан с водой, она туда на ночь кладет свою вставную челюсть. Старая-старая, представляешь? И никогда не умрет, потому что такие старухи живут вечно.

Путана дула шампанское и ничего не отвечала. В конце концов каким-то чудесным образом он оказался в своей квартире – каким, он совершенно не помнил и не представлял. А утром…

Валерий был уверен, что Алена позвонит. Лежал на диване, мучался похмельем и ждал: вот сейчас раздастся звонок, и он, проклиная жуткую головную боль, поднимется, добредет до телефона, бросит в трубку недовольное: «Да!» – а Алена робко-виновато поздоровается и станет просить у него прощения за вчерашнюю выходку, он, разумеется, простит и со смехом расскажет, как вчера первый раз в жизни напился и как ему сейчас тошно и паршиво. И Алена примчится к нему со всевозможными антипохмельными средствами и будет его жалеть и лечить, и все у них станет по-прежнему.

Так он лежал, потягивая тошнотворный ананасовый сок, и ждал. А Алена все не звонила и не звонила. И тут Валерий вдруг вспомнил, что сегодня похороны ее матери, вскочил, принялся судорожно собираться, недоумевая, как он мог об этом забыть.

На похороны он опоздал, на поминки не пошел. В тот день он с Аленой так и не увиделся – еще одна серьезная ошибка, из-за которой, вероятно, окончательно разрушились их отношения. Конечно, Алена расценила его отсутствие на похоронах как новое предательство. И конечно, она была по-своему права.

Фактически права, если не принимать во внимание его тогдашнее душевное состояние. В разброде он был полном, оттого и не приехал, оттого и… Ну да, оттого и к Галине отправился вечером.

Так получилось, что у Алены Валерий оказался только через неделю. Он очень нервничал и стыдился, что оставил ее одну в такой страшный для нее период, и не знал, как с ней встретится, как объяснит ей все.

Никаких объяснений не понадобилось. Алена встретила его так, как если бы сосед зашел за спичками – немного удивленно, но совершенно равнодушно. Она его не ждала. Она не обрадовалась его приходу. Но что самое ужасное – она на него не обиделась ни за похороны, ни за долгое отсутствие: вычеркнула из своей жизни и больше в расчет не принимала.

А впрочем, Алена не только его из своей жизни вычеркнула, она всех и вся вычеркнула, она себя из своей жизни вычеркнула. Равнодушная, отстраненная, она действительно напоминала старуху. Старуху, схоронившую своих детей, одинокую, самой себе ненужную. И тут он в первый раз по-настоящему испугался за Алену – не за их отношения, не за свое дальнейшее положение, а именно за Алену. Нужно было срочно что-то предпринимать, как-то выводить ее из этого состояния. Прежде всего он сходил в магазин, закупил продуктов, приготовил обед и попытался ее накормить. Алена не ела, он уговаривал, даже стал всерьез кормить ее с ложечки, а она улыбнулась – отстраненно-отстраненно! – и сказала:

– Ты прямо как какая-то деревенская бабушка, которая обеспокоена состоянием своей заболевшей внучки. Еще начни причитать: похудела-то как! Кожа да кости! Не надо, Валера, спасибо за заботу, но… Все это не то! Мне ничего не нужно, не приходи ко мне больше.

Не то, он и сам понимал. Нужны кардинальные меры. Валерий позвонил Юлиану, отцу Алены, стал объяснять ему, что нужно Алену спасать, но тот, не дослушав, бросил трубку. Тогда он позвонил Александре, близкой подруге матери Алены, но ее не оказалось в городе, уехала в Швейцарию, ее дочери требовалась срочная операция. Значит, помощи ждать было неоткуда, надо было что-то делать самому.