Сестра Харуна-ар-Рашида - [28]

Ко дворцу Мухаммеда аль-Амина вела широкая, усаженная буковыми деревьями аллея. Дворец был окружен парком и защищен, словно крепость. Влево и вправо от тяжелых железных ворот, которые с трудом открывали здоровенные стражники, расходились толстые каменные стены с бойницами для стрелков и выступающими башнями, где были установлены метательные машины. С обеих сторон стены доходили до самого берега Тигра. Багдад бурлил, партии и группировки соперничали, боролись, а потому загородные резиденции строились с расчетом на длительную осаду.

Фадль спешился не перед воротами, как обычно, а в начале аллеи и подозвал Абуль Атахию. Чутье подсказывало ему, что у поэта есть новости. Небольшая прогулка в этом случае была очень кстати.

На въездной площади, куда упиралась аллея, было людно, как на базаре. Дежурившая днем и ночью стража пускала за ворота только господ. Слуги и конюхи располагались прямо возле крепостной степы, привязывали к деревьям лошадей, задавали им корм и поджидали хозяев.

То, что услышал Фадль, шагая с Абуль Атахией по аллее, в конце которой уже виднелось белое здание дворца, как громом поразило фаворита престолонаследника.

— Не может этого быть! Не верю я тебе! — воскликнул он, впиваясь взглядом в озадаченного поэта и скорее чувствуя, чем понимая, что тот сказал правду. — Ты все выдумываешь, стихоплет! Берегись, несчастный! Немыслимо, чтобы госпожа Аббаса была замешана в столь грязной истории. Не верю я! Отказываюсь верить! Мой совет тебе — держи язык за зубами!

Абуль Атахия не ожидал таких слов со стороны злейшего врага Джаафара ибн Яхьи. Лишь последняя фраза оставляла ему кой-какую надежду: не притворялся ли Фадль, опасаясь, что тайну разузнает и раньше использует кто-нибудь другой?

— Я сам себе не верю! — оправдывался он, искоса поглядывая на фаворита престолонаследника. — Не верю, хоть и видел собственными глазами. Ты прав, может быть закралась ошибка… Иногда и зрячий ошибается: один только ложный шаг — и он падает в пропасть, куда не упал бы слепой.

В завершение тирады он пожал плечами, как бы говоря: «Какое мне, впрочем, до всего этого дело! Были бы денежки».

Глава XXI ЕЩЕ ОДИН ПРЕТЕНДЕНТ НА ПРЕСТОЛ

Большинство новостей в халифате распространялось изустно. За них нужно было платить. Сплетни тоже стоили денег. А тайны продавались втридорога. Кто жалел динары, тот оставался в неведении.

Прекрасно зная, как отблагодарить и еще больше расположить к себе поэта, Фадль вытащил мешочек с золотом, который всегда носил при себе, и протянул его Абуль Атахии со словами:

— Ты поэт, а поэты рта не раскроют, чтобы не получить вознаграждения, даже если они говорят прозой. На, держи! Получишь еще и от высокочтимого престолонаследника: ему должны понравиться белые рабыни. Ты ведь принимал участие в их покупке, не правда ли?

Подняв покрывало — скрывать лицо больше не было необходимости, — Фадль громко рассмеялся и похлопал Абуль Атахию по плечу.

— Да, вот еще что! — добавил он, пока поэт, теряясь в догадках, лобызал ему руку. — Смотри, не попадайся на глаза визирю, он живо засадит тебя в темницу. Либо побудь у достойнейшего из достойнейших, я имею в виду первого престолонаследника, либо отправляйся ко мне домой. Но не пропадай надолго. Ты можешь понадобиться. Ступай, да будет милостив к тебе аллах!

Железные ворота на въездной площади были распахнуты настежь — верный признак, что во дворце находился знатный гость. «Кто бы это мог быть?» — размышлял Фадль, простившись с Абуль Атахией и переводя взгляд с расступившейся дворцовой стражи на многочисленную свиту, которая расположилась возле крепостной стены: конюхи проверяли у лошадей подковы, соломенными жгутами обтирали лоснящиеся от пота крупы, слуги подносили корм. «Ба, да это люди Ибн аль-Хади! Значит, он не вернулся в Басру».

Джаафар ибн аль-Хади, как явствует из его имени, был сыном халифа аль-Хади, который приходился родным братом Харуну ар-Рашиду. Отец братьев, халиф аль-Махди, возвел их обоих в ранг заранее назначенных престолонаследников: аль-Хади — первого, Харуна ар-Рашида — второго. После смерти аль-Махди, последовавшей в сто шестьдесят девятом году хиджры, халифом стал аль-Хади. Укрепляя единовластие, новый правитель отстранил от государственных дел собственную мать аль-Хайзуран, которая, пользуясь родительскими правами, пыталась управлять халифатом, а заодно лишил брата престолонаследия в пользу своего несовершеннолетнего сына. Харун ар-Рашид вынужден, был покориться, и первым престолонаследником стал Ибн аль-Хади. На этом борьба не кончилась. Сторону Харуна ар-Рашида принял могущественный Яхья ибн Халид аль-Бармеки. Хитрый, изворотливый и дальновидный визирь усиленно распространял слухи, будто изменение воли покойного аль-Махди вызовет распри в халифате.

— К тому же Ибн аль-Хади слишком молод, — убеждал он, — и не следовало бы торопиться с его назначением.

Поддержка опального брата халифа привела Яхью ибн Халида аль-Бармеки в темницу и чуть ли не на плаху, но первым престолонаследником был всенародно объявлен Харун ар-Рашид. Невинно пострадавшего перса, само собой разумеется, выпустили на свободу. Едва это произошло, как аль-Хади заболел и скоропостижно умер. Долго потом еще шептались при дворе, что в смерти халифа повинны Харун ар-Рашид, Яхья ибн Халид аль-Бармеки и мстительная мать умершего; кто знает, быть может, аль-Хайзуран рассчитывала, что второй сын будет более внимателен к родительским правам. Как бы то ни было, но аль-Хади, пробыв халифом один год и три месяца, в мучениях испустил дух. Случилось это глубокой ночью, но Яхья ибн Халид аль-Бармеки немедленно примчался к мирно почивавшему Харуну ар-Рашиду. Столь похвальная преданность (если не сообщничество) была отблагодарена сторицей: ловкий вольноотпущенник получил почти неограниченные права, позволившие ему держать в руках судьбы халифата, а сын его, уже известный нам Джаафар ибн Яхья, стал визирем. Первым делом Харун ар-Рашид принялся одаривать хашимитов, которые предусмотрительно были поселены в Басре, подальше от Багдада. Чтобы удержаться на троне, нужно было проявлять щедрость. Золото вызывало симпатии, столь необходимые халифу, позволяло завистникам жить в роскоши и предаваться излишествам, отбивало у них охоту к действию, ослабляло способности и силы, так что управление государством начинало казаться непосильным и, пожалуй, ненужным трудом. Халиф потакал порокам хашимитов и тем самым держался на троне. Чего, спрашивается, недоставало его родственникам — тем, кто имел права на власть, — если они вдоволь развлекались, проводили дни в садах и парках, а по ночам наслаждались с наложницами и приезжали в Багдад только ради того, чтобы получить пенсии, подарки или закупить новых рабынь?