Съешь меня - [56]

Я поглаживала белый шар, такой нежный, такой бархатистый, и не мешала его таинственным посланиям проникать через пальцы в мое нутро. Али прикрыл ладонью мою руку. Я любовалась восхитительной смуглостью его кожи, смотрела на свою, очень бледную, и на белую поверхность шара. На Али я не отваживалась посмотреть. Хотела, чтобы волшебный молочно-белый бархатистый шар перенес нас далеко-далеко отсюда, туда, где смыслом жизни становится благое желание просто жить.

— Пойдем, — позвал меня Али.

— Пойдем.

Я предупредила Барбару, что ухожу.

— Вернусь послезавтра, — сказала я.

Попросила проститься с гостями вместо меня, извинилась перед ней, поручила объяснить все Бену. Я торопливо бормотала, а она меня доброжелательно слушала.

— Не опасайтесь, никакой неловкости не случится, — успокоила она меня, — наши гости успели отменно нагрузиться.

Я оставила «У меня», вышла через боковую дверь, прижимая к себе полную луну. На улице принялась про себя подсчитывать: семьдесят стульев, две скамьи, двадцать столов, шесть плит, два холодильника… Я должна была точно знать, что бросаю. Перечислив, почувствовала весомое облегчение, а иначе было трудно идти вперед. Слишком громко колотилось сердце. Кровь стучала в виски. Коленки дрожали. Меня колотило. Мне было так страшно! Как никогда еще в жизни. Быстрее бы потерять все. Остаться нищей. Пусть ничего не будет, и тогда не надо бояться, что лишат, обворуют, ограбят. Вдруг внезапно все стало мне очень дорого. Пробудилось множество воспоминаний. «Не покидай меня!» — молило прошлое. «Не бросай нас», — умоляли всплывающие картины. Со мной беседовало само время, оно меня отчитывало. Время наплывало, но я отгораживалась от него завещанием. После описи вещей настал черед сделать опись людей. Будто монетки для игрового автомата, я складывала столбиками лица, они сталкивались носами, ушами, щеками и громыхали, как жестяные. «Не бросай нас!» — вопили рты, боясь кануть во тьму забвения. «Я о вас не забуду, — говорила им я. — Я ничего не забываю». Я вас считаю, собираю в одно место, раскладываю по порядку, чтобы лучше рассмотреть. Ничего не имею против вас. Подвожу итог. Не делаю выводов. Собираю силы для приступа. Хочу понять, удастся ли мне построить лестницу, чтобы добраться до собственного неба и повесить там свою луну, если всех вас собрать, положить одно на другое, как кирпичи. Людям я говорю — вы будете несущими конструкциями, вещам — вы будете ступеньками. Строить нужно немедленно. Я должна быть на высоте. Но как это осуществить? Выкинуть весь мусор моей жизни, смешав его с последними достижениями, которые встали мне так дорого, а потом карабкаться вверх? Но у меня не осталось ни капли крови, ни капли пота. Я выдохлась. Работает только маятник, бесстрастная медная тарелка качается туда и сюда, справа налево, слева направо, угрожающе отсчитывает секунды, твердит: пора! Пора!

Небесно-голубой грузовичок мчится в ночи. Головокружительный бросок из освещенного города во тьму полей. Зрение и слух приспособились сразу, как только ноги почувствовали траву, как только перестал урчать мотор, как только фары перестали слепить светом. Я прозрела и стала слышать. Занавес раздвинулся, передо мной открылось ночное небо с маленькими зимними звездами, с плывущими серо-голубоватыми облаками, странствующими от одного созвездия к другому. Нарисовались черные силуэты веток вечнозеленых деревьев. Я различила кусты, похожие на медведей. Слева от нас темные очертания леска — похоже, что динозавр прилег на холме. В ветках на земле что-то зашевелилось, зашуршало и стихло. Запах мха, прихваченного морозцем, добирался до меня изо всех сил. Оклик птицы. Тишина. Ответ другой. Тишина. Руки легли мне на плечи, заскользили вниз, к бедрам, коленям. Они гладят мне ноги, поднимаются вверх по животу, к груди, а потом проводят по глазам, ушам. Губы — их рисунок я выучила наизусть, губы мужчины, который никогда не заставит меня плакать, мужчины, который встал позади меня и прижал меня к себе, покусывая, целует меня в шею. И что же? Мужчина, который никогда не заставит меня плакать, меня обманул — я плачу, слезы текут ручьем, по щекам, по груди, по ногам. Я не в обиде за обман. Мне сладко от его вероломства. Пусть правда обращается в ложь и ложь в правду. Он уверен, что знает, но не знает ничего. И я ничего не знаю о нем и умираю от жажды узнать. Наша одежда валяется на земле, громоздясь континентами, поросшими вековыми дубами, струясь серебристыми ручьями росы. Мы творим любовь в лесу. В огонь кровати, простыни, подушки. Туда же матрасы и одеяла. Костер разгорается, языки лижут столы и стулья, сметают кров над головой, перины взрываются пухом. Я слышу треск огня, вытянувшись телом от одной долины до другой. Один мой локоть на холме, большой палец ноги у подножия скал, затылок на камнях водопада, лопатки прижались к проселочной дороге, указательный палец ворошит листву на дубах, бедра трутся о лишайник, коленка уперлась в край плато, голова утонула в иле пруда, а волосы, купаясь в волнах, стали солонее водорослей. Я прошу разлетевшиеся атомы тела вернуться, и наконец-то я опять в своих берегах. Холод добрался до нас, а мы добрались до дома, он оказался совсем рядом. Одежда осталась ночевать под открытым небом.