Серые кардиналы Кремля - [14]

«Рогнеда по нормам языческой этики отнюдь не была обесчещена, — пишет Георгий Прошин. — Она стала женой Владимира, и сын ее Изяслав наследовал княжение в Полоцке. Этика и право старого и нового обществ в это время и противоборствуют, и налагаются друг на друга. Старые родовые нормы все увереннее вытесняются феодальным правом».

Какими бы ни были старые и новые моральные и правовые нормы того времени, это событие наложило отпечаток на дальнейший исторический ход событий и взаимоотношения между Киевом и Полоцком. Не случайно ведь летописец посчитал необходимым внести в «Повесть временных лет» легенду об извечной вражде между двумя этими феодальными центрами. Рогнеда так и не смогла забыть обиду, нанесенную ей киевским правителем. Свою ненависть к Владимиру она передала детям. А это и Изяслав — родоначальник полоцких князей; и Мстислав Тмута-раканский; и Всеволод Волынский, сватавшийся к вдове шведского короля Эрика — Сигриде-Убийце — и сожженный ею вместе с другими женихами на пиру во дворце; и Ярослав Мудрый; и две дочери — Предслава и Мария Доброгнева (жена польского короля Казимира).

Образ Ярослава — первый в истории образ мятежного сына, который выказал непослушание отцу, отказавшись платить требуемую дань. Он не просто попал в немилость к своему величественному родителю. Ярослав проявил непокорность, за что Владимир даже готовился идти на него войной.

«По известиям летописи, будучи на княжении в Новгороде в качестве подручника киевского князя, Ярослав собирал с Новгородской земли три тысячи гривен, из которых две тысячи должен был отсылать в Киев к отцу своему, — пишет об упомянутых событиях Костомаров. — Ярослав не стал доставлять этих денег, и разгневанный отец собирался идти с войском наказывать непокорного сына. Ярослав убежал в Швецию набирать иноплеменников против отца. Смерть Владимира помешала этой войне. Сообразно с тогдашними обстоятельствами, можно, однако, полагать, что были еще более глубокие причины раздора, возникшего между сыном и отцом…»

Костомаров высказывает собственные соображения относительно этой внутренней и скрытой подоплеки: «Одни летописные известия называют Ярослава сыном Рогнеди, но другие противоречат этому, сообщая, что Владимир имел от несчастной княжны полоцкой одного только сына, Изяслава, и отпустил Рогнедь с сыном в землю отца ее, Рогволода; с тех пор потомки Рогнеди княжили особо в Полоцке и между ними и потомством Ярослава существовала постоянно родовая неприязнь, поддерживаемая преданиями о своих предках. Из рода в род переходило такое предание: прижимши от Рогнеди сына Изяслава, Владимир покинул ее, увлекаясь другими женщинами. Рогнедь, из мщения за своего отца и за себя, покусилась умертвить Владимира во время сна, но Владимир успел проснуться вовремя и схватил ее за руку в ту минуту, когда она заносила над ним нож. Владимир приказал ей одеться в брачный наряд, сесть в богато убранном покое и ожидать его: он собственноручно обещал умертвить ее. Но Рогнедь научила малолетнего сына своего Изяслава взять в руки обнаженный меч и, вошедши навстречу отцу, сказать: «Отец, ты думаешь, что ты здесь один!» Владимир тронулся видом сына. «Кто бы думал, что ты будешь здесь!» — сказал он и бросил меч; затем, призвавши бояр, передал на их суд дело с женою. «Не убивай ее, — сказали бояре, — ради ее дитяти: возврати ей с сыном отчину ее отца»… Внуки Рогво-лода, помня, по преданию, об этом событии, находились во враждебных отношениях с внуками Владимирова сына, Ярослава, которому кроме Полоцкой земли, оставшейся в руках потомков Рогволода с материнской стороны, досталась в княжение вся остальная Русская земля…»

Следующий негативный след, который оставил Добрыня в истории древнерусского государства, связан с крещением Новгородской земли, куда он был послан Владимиром вместе с митрополитом Иоакимом. В немногочисленных литературных источниках, дошедших до нас, зафиксировано: «Добрыня крестил новгородцев огнем, а Путята мечом». В Новгородской летописи о крещении сообщается под 989 годом: «И прииде к Новугороду архиепископ Яким и требища разори, и Перуна посече, и повеле влещи в Волхов». Перуна, как и до того в Киеве, волокли по грязи, колотили жезлами и сбросили в реку.

Само собой разумеется, что подобное святотатство не могло не встретить яростный протест со стороны язычников. Но интересы внутренней и внешней политики киевского князя требовали, чтобы крещение русской земли прошло повсеместно и как можно быстрее. Эту важную задачу Владимир мог возложить только на Добрыню.

Узнав об этом, новгородцы поклялись Добрыню в город не пускать. Тщательно готовились они к встрече с бывшим союзником: разметали середину моста, с Софийской стороны поставили на нем два камнемета. «Со множеством камения поставища на мосту, яко на сущие враги своя», — отмечает литературный памятник. Верховный языческий жрец Богомил, прозванный за свое красноречие «Соловьем», собирал толпы горожан и проповедовал им, запрещая покоряться Добрыне. И тысяцкий Угоняй предостерегал: «Лучше нам померети, нежели боги наши дати на поругание». В этом бунте против воли правителя участвовали и верхи, и низы Новгорода. Но, несмотря на отчаянное сопротивление, несколько сот человек были все-таки окрещены силой.