Сергей Дягилев - [70]

В свою очередь князь Волконский описал в мемуарах предысторию конфликта, не упомянув великого князя из семьи Романовых: «Дягилев имел талант восстанавливать всех против себя. Начался тихий бунт в конторе, за кулисами, в костюмерных мастерских. <…> Однажды я передал управляющему конторой письменное распоряжение о том, что постановка балета Делиба «Сильвия» возлагается на Дягилева. Это должно было быть на другой день напечатано в журнале распоряжений. Вечером приходят ко мне два моих сослуживца из конторы и говорят, что распоряжение вызовет такое брожение, что они не ручаются за возможность выполнить работу. Я уступил, распоряжение в журнале не появилось, я сказал Дягилеву, что вынужден взять своё слово обратно. На другое утро получаю от него письменное заявление, что он отказывается от заведования «Ежегодником». Вслед за этим — пачка заявлений от художников, что они отказываются работать на Дирекцию. Был ли я прав или не прав, отказавшись от своего слова, это другой вопрос, но допустить со стороны чиновника моего ведомства такую явную оппозицию я не мог. Я потребовал, чтобы он подал в отставку. Он отказался. Тогда я представил его к увольнению без прошения. Вот тут началась возня».

В конфликте с Волконским великий князь Сергей Михайлович, естественно, был на стороне Дягилева и специально ездил в Царское Село осведомить государя о возникшем в театральной дирекции недоразумении. Тогда Николай II ответил: «На месте Дягилева я бы в отставку не подавал». Тем не менее появившийся вскоре приказ о его увольнении (без прошения) царь всё же подписал. Вот уж поистине: неисповедимы пути государя. В этой связи Дягилев писал о нём в своих заметках: «Правда, нерешительность его хорошо была известна — граф И. И. Толстой, министр народного просвещения, неоднократно говорил мне: «Государь вовсе не глуп, он византиец и потому лукав, насмешлив и нерешителен». Простившись однажды с Толстым, Государь сказал ему: «До свидания, граф, до следующего доклада во вторник», — [но] в тот же день Толстой получил отставку…»

Итак, 15 марта 1901 года Дягилев был уволен. Но и князь Волконский не задержался на своём посту директора Императорских театров, как он позже говорил, из-за «зловредного влияния» Матильды Кшесинской. На ней-то он и споткнулся, когда осмелился наложить на неё штраф в 50 рублей за отказ надеть фижмы к театральному костюму, полагавшемуся на сцене. За Кшесинскую заступился не только великий князь Сергей Михайлович, но и сам Николай II, который по этому поводу, между прочим, откровенно сказал министру двора: «Прежде всего я человек и не могу допустить, чтобы после того, что между нами было, её бы обижали». Высказывание императора «под строжайшим секретом» стало быстро известно не только в театральных кругах.

Видя в этом скандал, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна не одобряла поведения великого князя Сергея Михайловича и с возмущением говорила: «Вся эта история с Кшесинской какой-то гарем, и в какое положение это ставит моего сына». Тем временем 21 апреля князь Волконский подал прошение об отставке. Едва ли Дягилев злорадствовал, хотя и находил весьма глупым публичное объявление штрафа первой балерине Мариинского театра: «…с Кшесинской надо считаться и иначе нельзя вести дело, только все эти капризы надо обезвредить возможно больше для театра».

Упомянутый выше подчинённый князя Волконского Теляковский писал в дневнике 23 апреля: «От отношений того или другого служащего к Кшесинской зависит положение в служебном отношении. В это трудное время, когда и здесь, и в Москве происходят беспорядки, грозящие перейти в крупное недовольство, в это время открыто происходит борьба с фавориткой — борьба, которая грозит разразиться историей, гласной на всю Россию, <…> и эту историю раздувает кто же — Великий князь; я думаю, что <…> инцидент Кшесинской с Волконским не есть уже инцидент театральный, а это инцидент государственный. Удивительно, что нет человека, который бы откровенно сказал правду Царю и предостерёг бы его в эту минуту от подобного вмешательства». Теляковский приходит к следующему выводу: «Одно можно сказать, что при таком положении дела ни один порядочный и себя уважающий человек не может занимать пост Директора театров». Как ни странно, в начале июня того же 1901 года именно Теляковский займёт этот пост — надолго, вплоть до революции 1917 года, — и навсегда забудет своё правдолюбие.

Однако вернёмся к нашему герою, только что уволенному из Дирекции Императорских театров по третьему пункту («волчьему паспорту»), который запрещал ему в дальнейшем поступать на государственную службу. Дягилев внешне покорился неизбежности, но стоило ему это очень больших усилий над собой. «Он не клял судьбы, он не поносил виновников своего несчастья, он не требовал от нас какого-либо участия, он только просил с ним о случившемся не заговаривать. Всё должно было идти своим обычным порядком, «как ни в чём не бывало!», — вспоминал Бенуа. — Когда в редакцию «Мира Искусства» являлись посторонние, он выходил к ним в приёмную с тем же «сияющим» видом русского вельможи, какой у него выработался до виртуозности, но как только он оставался наедине с близкими, он как-то сразу оседал, он садился в угол дивана и пребывал в инертном положении часами <…> В одиночестве с Димой он больше распоясывался, иногда даже плакал или отдавался бурным проявлениям гнева, но это проходило в тиши его спальни, в конце коридора, куда кроме Димы, лакея Василия и нянюшки никто не бывал допущен».