Сергей Дягилев - [69]

«Все мы висели, представленные в самом потешном виде», — вспоминал Бенуа. «Рисунки эти были сделаны Серовым, Бакстом и мною, — писал он в мемуарах. — Я сам был изображён Серовым в виде орангутанга, влезшего на пальму и бросающего оттуда орехи на прохожих; Дягилев — в виде обрюзгшего сановника («Директора театров»), принимающего доклад от своего «чиновника особых поручений» — Валечки Нувеля; этот последний был представлен (Бакстом) в виде собачки-таксы, одетой в форменный вицмундир». Здесь же можно было увидеть и серовскую карикатуру на нового сотрудника редакции Степана Яремича в образе пронзённого стрелами святого Себастьяна, и шаржированный групповой портрет мирискусников. Немного позднее эту сатирическую галерею пополнят шаржи Игоря Грабаря и Мстислава Добужинского.

Дважды изобразив Дягилева в балетной пачке, Щербов не мог знать, что балет прочно войдёт в сферу деятельности его «героя», будущего организатора Русских сезонов. Тем не менее все петербуржцы, близкие к театру, отлично понимали, что имел в виду художник-сатирик. Музыковед и основатель «Русской музыкальной газеты» Николай Финдейзен полагал (судя по его записи в дневнике), что Дягилев, получивший должность чиновника особых поручений в театральной дирекции, «назначен особо присматривать за Мариинским театром!». Во втором ряду директорской ложи Дягилев имел «своё» казённое кресло. Видевший его часто на спектаклях в Мариинке Сергей Маковский вспоминал, что на нём был «вицмундир Министерства Двора, а в руке женский перламутровый бинокль на длинном стержне».

Скандально известная прима-балерина Матильда Кше-синская подружилась с Дягилевым, о чём писала в мемуарах: «Он мне сразу очень понравился своим умом и образованностью. Я любила с ним поговорить и пользовалась большим его вниманием. У него были пышные волосы с седой прядью на лбу, за что он был прозван Шиншилла. Когда он входил в директорскую ложу, в то время как я танцевала мою вариацию, вальс в «Эсмеральде», мои подруги по сцене подпевали:

Сейчас узнала я,

Что в ложе Шиншилла,

И страшно я боюсь,

Что в танце я собьюсь».

Сообщив об интересных беседах с Дягилевым и о том, что он её «почти всегда провожал после спектакля домой», Кшесинская как бы невзначай замечает: «Странно, но я всегда имела успех у тех мужчин, от которых я этого всего менее могла ожидать, а между тем я, кажется, на мальчика не была похожа». Пикантность и кокетливость являлись частью сценического обаяния этой балерины. Историк балета Вера Красовская писала о Кшесинской: «Любовница последнего русского царя в бытность его наследником и двух великих князей, эта женщина, несомненно, занимает место в ряду «роковых» героинь истории». Интриги Кшесинской в ближайшее время не коснутся Дягилева, но директору Императорских театров князю Волконскому она уже успела предъявить ряд требований и доставить неприятности, используя свои высокие придворные связи.

Дружба Дягилева с Волконским первое время казалась нерушимой. Этот период Бенуа называл не иначе как «наше приближение к театру» и сообщал, что он стал часто бывать в театре не только на спектаклях, но и на репетициях, куда директор Волконский его приглашал «то записочкой, посланной с курьером, то через Серёжу, с которым он почти не расставался». Друзья продолжали строить грандиозные планы обновления театральной жизни столицы.

Александр Бенуа предложил осуществить в Мариинском театре постановку балета Делиба «Сильвия», которая стала бы одной из первых манифестаций сценической и живописной реформы. Любопытно, что проекты декораций и костюмов должны были появиться в результате коллективной деятельности художников «Мира Искусства». При этом Дягилев хотел, чтобы вся работа над постановкой велась исключительно под его личной ответственностью.

Сгоряча Волконский согласился на всё, что предлагал (или даже требовал) чиновник его ведомства и друг. Дягилев буквально засиял от счастья. И закипела работа. В редакции «Мира Искусства» на набережной Фонтанки художники Бакст, Бенуа, Коровин, Лансере и Серов приступили к театральным эскизам, зазвучала балетная музыка Лео Делиба, исполняемая в четыре руки Дягилевым и Нувелем, появились братья Легат, намечавшиеся в хореографы.

«Увы, всей этой чудесной затее и всему нашему блаженному состоянию творческого энтузиазма наступил скорый и самый печальный конец, — сообщал Бенуа. — И настоящей причиной катастрофы была слишком уже решительная манера действовать Серёжи. Таковая манера была вообще ему свойственна…» Напрасно Бенуа обвинял Дягилева, пострадавшего не меньше, чем постановка «Сильвии». Во всём этом, как и в последовавших затем других неблагоприятных событиях, участвовало несколько противоборствующих сторон, включая чиновников театральной дирекции и Министерства двора, а также великого князя Сергея Михайловича, замышлявшего получить должность «августейшего управляющего» Императорскими театрами.

Участником последней придворной интриги был и Дягилев, уверенный в том, что при великом князе он займёт место «действительного» директора. «Он зачастил каждый день ездить то во дворец великого князя, то в особняк госпожи Кшесинской и возвращался с этих конспиративных совещаний опьянённый честолюбивыми мечтами», — отмечал Бенуа. Полагая, что великий князь Сергей Михайлович был «абсолютно ничего не понимающим в деле искусства», Дягилев в то же время не вполне учитывал довольно важное обстоятельство — расположение к нему великого князя было основано лишь на том, что и он также стал врагом нынешнего директора.