И, не дожидаясь ответа, Сережа вышел из столовой. Это было его первое столкновение с родственниками. Оно произвело тяжелое впечатление и на Марью Петровну, и на Андрея Ивановича.
— Какой он нервный! Какой он нервный! — повторяла растерявшаяся Марья Петровна.
Андрей Иванович сделал выговор Ниночке за неделикатные, по его мнению, вопросы, которые она задавала брату. Ниночка надула губки.
Сережа был очень взволнован не тем, что узнали его тайну, а тем, что Верочка сама решилась спросить о нем у Нины. Значит, она думает о нем. Значит, она ждет его.
Верочка Успенская ждет Сережу. Но зачем он пойдет к ней? В сотый раз он говорил себе, что не смеет идти к Верочке. Он неравнодушен к ней: вот поэтому и не смеет он к ней идти. Нет, обманывать себя нечего: Сереже нет пути назад. Сережа погиб. А если так, значит, нечего обольщать себя надеждою.
Фома рассказал про какой-то «союз отчаявшихся». Вот Сереже куда надо идти — не к Верочке, а к этим самым отчаявшимся. Фома говорил, что они дураки. Пусть дураки, только бы не быть одному. В это время случайно пришел Фома.
— Здравствуй, Фома! Я очень рад, что ты пришел. Не можешь ли ты меня познакомить с этими отчаявшимися? Я бы не прочь… А?
— С величайшим удовольствием. Хоть сегодня, хоть сейчас… У них как раз по субботам собрания. Идем, брат.
— Идем.
Собрание должно было состояться у Псонина, студента техника, первокурсника, который и руководил московским кружком. Членов было пять человек — гимназист, семинарист, ученик театрального училища и две гимназистки.
Псонин жил в Козихинском переулке, на Малой Бронной. Все москвичи знают эту «Козиху», где в героические времена ютились студенческие «землячества», где «конспиративные» собрания сменялись литературными диспутами, где порою — особенно в Татьянин день — устраивались юношеские кутежи и московское студенчество предавалось чрезвычайному разгулу. В то время, когда Псонин жил там, по-прежнему знаменитый переулок в значительной части своей был населен студентами, но был уже иной быт, и разгул стал иным, более мрачным и темным.
Псонин жил в шестом этаже огромного грязного дома. Фома и Сережа не без труда нашли квартиру, где нанимал он комнату. В передней было дымно и пахло чем-то скверным. Из-за перегородки высунулась лохматая голова какого-то человека, явно нетрезвого; пробежала по коридору полуодетая женщина в папильотках.
Фома уверенно постучал в дверь. Кто-то крикнул «войдите», и мальчики переступили порог, где заседал «союз отчаявшихся». Фома торжественно представил Сережу собранию.
— Сергей Андреевич Нестроев.
— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Псонин тонким голосом, который не вязался как-то с его бородатым лицом. — Мы о вас слыхали. Не угодно ли чаю? И позвольте нам продолжать наше занятие. Господин Сладкоместов читает свое произведение, роман. Он, знаете ли, вот уже пятое собрание нам его читает и сегодня последние страницы дочитывает.
Сережа со стаканом чая сел в угол. Фома развалился на диване. Сладкоместов снова принялся за чтение своего романа. Этот сочинитель был уже на возрасте. Ему было, по-видимому, лет девятнадцать-двадцать. Он, как потом Сережа узнал, изгнан был в прошлом году из семинарии за дурные успехи и отчасти за атеизм. Впрочем, он и сам желал покинуть неприятное ему учебное заведение. Какой-то писатель поощрял его литературные занятия. И Сладкоместов решил посвятить себя музам.
Лицо у этого романиста было туповатое.
К удивлению Сережи, роман молодого человека не лишен был некоторой изобразительности. Автор не без удовольствия описывал в заключительной главе, как его герой, которым он, по-видимому, искренно любовался, соединяется с двумя женщинами в течение получаса времени, причем успевает объяснить обеим своим любовницам, что он предается половым излишествам исключительно из презрения к нравственности, а не по каким-либо иным причинам. Женское белье и все прочее было описано с натуралистическими подробностями.
Сережа с изумлением заметил, что роман весьма нравится «отчаявшимся».
Когда Сладкоместов окончил чтение, все поспешили выразить свое одобрение. Ученик театрального училища, Кисников, молодой человек лет семнадцати, у которого язык худо помещался во рту, сказал, что роман великолепен, что в нем много «темперамента». Гимназист Курченко, самый юный из присутствующих, заметил, что «Сладкоместов за пояс заткнет самого Золя». Гимназистка постарше, Зоя Фламина, объявила, что она в восторге от героя, но что она в жизни еще не встречала таких и очень боится, что ей и не придется познакомиться когда-нибудь с подобным человеком. Эта Зоя Фламина была недурненькая блондинка, с алыми капризными губками и с весьма развитым станом. Другая гимназистка, Таня Любушкина, совсем еще девочка, бледненькая и худенькая, с как бы испуганными глазками и с виноватою улыбкою на ребяческих невинных губах, призналась, что роман ей тоже очень нравится, но что она не понимает, почему герой все-таки не застрелился в конце концов. «Лучше, чтобы он застрелился».
— Я думаю написать еще роман с тем же героем. И там он застрелится, — утешил гимназистку Сладкоместов.
