Старшая, Тамара, своей судьбе предалась покорно, лениво. Как ни складывалась жизнь, она только улыбалась невесело, но со всем мирилась. Когда умер отец, и она с сестрою остались без всяких средств, кто-то из знакомых, с которыми она участвовала однажды в любительском спектакле, посоветовал ей пойти на сцену. Она так и сделала. Не приняли на Императорскую сцену, зато приняли в «Фарс» на выходные роли с жалованьем в пятьдесят рублей. На такие деньги жить в столице невозможно. Правда, Верочка зарабатывала перепискою на машинке рублей тридцать в месяц, но и это не спасало от нужды. Вскоре, впрочем, Тамара Борисовна познакомилась с бароном Мерциусом, который заинтересовался ее судьбою. Он был ей не противен, и она стала его фавориткою, о чем Верочка боялась догадаться. У барона были знакомые, которых он охотно приводил к Тамаре Борисовне. Так появился Балябьев, а за ним и другие. Играть приходилось мало, а за последнее время и вовсе ролей не давали. С тех пор, как барон взял под свое покровительство Тамару Борисовну, у сестер нужды не было; Тамара Борисовна сказала сестре, что ей прибавили жалованья. Если барон не заезжал за Тамарою и не увозил ее ужинать в «Прагу» или еще куда-нибудь, она обыкновенно валялась на диване и читала занятные книжки, чаще по-французски: «Les trois mousquetaires» Дюма или «Rocambole» Понсон дю-Террайя или еще что-нибудь в этом роде. При этом она любила, чтобы рядом на столике стоял ликер попроще и послаще. Она тянула его понемножку рюмочками и ела конфеты. У Верочки был не такой покладистый характер, как у сестры. Было в ней что-то непримиримое и неистовое. Как будто ее оскорбил кто-то когда-то, а она этого оскорбителя простить не может. И этот фантастический оскорбитель являлся в ее воображении непрестанно. Она и в гимназии чувствовала себя всегда так, как будто бы ее призвание — с кем-то бороться. Везде ей мерещились угнетаемые и угнетатели: то ей кажется, что подруги обижают какую-нибудь девочку, и она спешит взять ее под свое покровительство; то учительница отнеслась к кому-нибудь несправедливо, и она должна выразить свое негодование; то сама она стала жертвою какой-то ужасной интриги и клеветы.
С Верочкою нелегко было ужиться, но подруги и учительницы как будто уважали ее и в то же время опасались отчасти: уж очень она была во всем требовательна и строга. Немудрено, что лицо ее, совсем сходное с лицом сестры, казалось, однако, таким отличным. Праведный гнев преображал все ее черты. Всегда она была взволнована, и как-то не по-детски. Только на кладбище, у отцовской могилы, чувствовала она себя маленькой, беспомощной и жалкой, и тогда поникала вся, не помня о том, что надо быть непримиримой.
Была у Верочки еще одна особенность — какое-то исступленное целомудрие, какая-то необычайная стыдливость. И эта черта была, как тотчас же понял Сережа, не совсем детская. Ребенок целомудренный не стыдлив: мир для него рай. А если душа застыдилась, значит что-то в ней самой неблагополучно. Нет, Верочка была не ребенок: слишком рано стала она самостоятельной; слишком рано стала усердною читательницей разнообразнейших сочинителей; слишком рано задумалась над тем, что значит любовь, и угадывала то, имя чему разврат.
Кроме того, Верочка была мечтательницей. Она верила, что в один прекрасный день явится чудесный, благороднейший и умнейший человек, который поймет и оценит ее сердце и тотчас же научит ее, как надо жить, чтобы не погибнуть. Этот человек, разумеется, будет воплощением чистоты и целомудрия. У него дивное лицо. Он не знает страха. Он всем готов пожертвовать. Он, конечно, борется за угнетенных.
Такого человека Верочка еще не видела никогда, но такой человек должен быть на свете.
Когда Верочка в первый раз увидела Сережу на кладбище, ей понравились его глаза, как будто изумленные чем-то необычайным и таинственным, его странная стыдливая улыбка и то, как он заговорил с нею так неожиданно, так сердечно.
Правда, Сережа был не тот, о ком она мечтала. Тот был взрослый, а Сережа был подросток, но какая-то нежность к мальчику появилась у нее в душе. Она ждала его не без волнения, какого раньше не знала. Но он долго не приходил. Потом пришел, она была с ним откровенна — и вдруг он опять пропал. Почему он не приходит? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Верочка недоумевала, сердиться ли на Сережу и презирать его или, напротив, волноваться за его судьбу и, может быть, разделить с ним его участь. Не попал ли он опять в тюрьму? Но как об этом узнать? Спросить у сестры его, у Ниночки Нестроевой? Но возможно ли это, когда она сама предупредила Сережу, что не надо говорить Ниночке об их знакомстве.
В такой тревоге и печали была Верочка.
Она мучилась несколько дней. Наконец, она решилась на этот «ужасный» шаг. После урока геометрии, когда на доске были еще начерчены многоугольники и учитель в зеленом фраке медлил на пороге, укоряя одну ученицу за рассеянность, Верочка подошла к Нине Нестроевой, которая в это время у окна шепталась с одной из своих подруг о каком-то приключении на катке.
— Я хочу спросить вас, Нестроева, — сказала Верочка и оглянулась нерешительно на гимназистку, с которой только что шепталась Ниночка.
