Сережа Боръ-Раменскiй - [4]

Дверь изъ гостиной растворилась, и Серафима Павловна появилась на порогѣ. Мальчики бросились къ ней, подошли и Вѣра съ Глашей, и всѣ они, обступивъ, принялись цѣловать ее. Она сама перецѣловала всѣхъ и два раза поцѣловала голову Вани. она была одѣта просто, но изящно. На маленькой ея головкѣ, на густой каштановой косѣ, заложенной бантами и приколанной черепаховымъ гребнемъ, едва къ ней прикасаясь, надѣтъ былъ кружевной чепчикъ съ голубыми лептами. Бѣлый вышитый гладью, батистовый роскошный капотъ, въ голубыхъ бантахъ, и маленькія туфли, съ такими же голубыми розетками, на маленькихъ ножкахъ, необыкновенно изящно сидѣли на ней. Она была мала ростомъ, худощава, съ тонкой таліей и маленькими бѣлыми, какъ снѣгъ, ручками и небольшими черными глазами. Если бы не тонкія морщины у висковъ, ее можно было бы издали принять за дѣвочку: такъ миніатюрна и изящна была ея фигурка, такъ простъ и изященъ ея нарядъ.

— Ну, полноте, полно, — сказала она, улыбаясь обступившимъ ее дѣтямъ: — всю сомнете. А я не люблю измятаго платья. Ваня, какъ ты спалъ, мой дружокъ?

— Хорошо, мама, безпросыпу спалъ!

— Будто? Мнѣ не вѣрится. У тебя всегда одинъ отвѣтъ: хорошо, а на повѣрку выходитъ, что и не доспишь и не доѣшь. Цыпленокъ ты этакой! Садитесь, прошу всѣхъ. А гдѣ же папа?

— Онъ еще не выходилъ изъ кабинета, — сказала Глаша: — вотъ когда мы, сохрани Боже, опоздаемъ, папа недоволенъ, а теперь самъ нейдетъ, а ужъ ¼ десятаго.

— Развѣ ты можешь приравнивать себя къ папá? Онъ отецъ, le chef' de la famille, — отвѣчала ей мать, качая головою.

Она сѣла направо отъ Сарры Филипповны, и подлѣ нея сѣлъ Ваня; она разложила салфетку своими бѣлыми ручками, на тонкіе пальцы которыхъ были нанизаны кольца, поправила ихъ привычнымъ ей жестомъ, посмотрѣла на дверь и сказала:

— Vraiment, онъ не идетъ! Не случилось ли чего съ нимъ… Но нѣтъ, чему же?… Глаша-то и права: на другихъ сердится, а самъ опаздываетъ.

Глаша лукаво улыбнулась и посмотрѣла на братьевъ. Степанъ Михайловичъ поймалъ взоръ ея, и сказалъ укоризненно:

— Барышня! Барышня!

— Что такое? спросила Серафима Павловна.

— Ничего, — отвѣчалъ Степанъ Михайловичъ, — это между нами. Глафира Антоновна поняла меня. Не такъ ли, барышня?

— Нѣтъ не такъ, — сказала Глаша краснѣя.

— Дѣтямъ пора бы учиться, — сказалъ Ѳедоръ Ѳедоровичъ, глядя на часы, которые бережно вынулъ изъ кармана.

— Садитесь, дѣти, — сказала Серафима Павловна; — пейте скорѣе чай; я скажу отцу, что я приказала вамъ не ждать его.

Сарра Филипповна разлила чай и кофе усѣвшимся дѣтямъ и учителямъ. Подавая чашку хозяйкѣ, англичанка взглянула на нее и спросила:

— Вы почивали хорошо?

— Когда же я сплю хорошо съ моими мигренями и нервами, сплю однимъ глазомъ, Право. Когда здоровье плохо, ужъ привыкнешь страдать, — такъ то и я; но я не люблю жаловаться.

Послышалась неровная, нѣсколько тяжелая походка; дѣти встали и побѣжали навстрѣчу входившему отцу и почтительно цѣловали его руку. Адмиралъ былъ росту средняго, плотный, съ румянцемъ въ лицѣ, бѣлокурый, съ маленькой головой и короткой шеей. Онъ ходилъ тяжёло отъ двухъ ранъ въ ногѣ и хромалъ, опираясь на палку, но держался такъ прямо, что казался выше, чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ. Волосы его были коротко обстрижены; глаза большіе, проницательные, добрые, но когда онъ былъ недоволенъ, выраженіе ихъ было такое ледяное, что всѣ боялись взгляда этихъ глазъ. Ротъ его, очертаній правильныхъ, когда онъ молчалъ или задумывался, складывался какъ-то особенно, сжимался, точно онъ былъ вырѣзанъ изъ камня. Самому простому взгляду немудрено было прочесть въ этой суровой складкѣ рта сильную волю и сильный характеръ. Онъ былъ въ мундирѣ, разстегнутомъ на бѣлоснѣжномъ жилетѣ; на шеѣ красовался орденъ св. Георгія, который онъ всегда носилъ. Онъ прямо пошелъ къ женѣ, не обращая особеннаго вниманія на дѣтей. Выраженіе лица его измѣнилось мгновенно, когда онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ея руку, съ нѣжной любовію. Затѣмъ онъ сдѣлалъ общій поклонъ и сѣлъ рядомъ съ женой, по правую ея руку. Это было его всегдашнее мѣсто.

— Antoine, — сказала ему Серафима Павловна, отчасти недовольно и немного капризно, какъ говорятъ балованныя дѣти, но и въ этомъ капризѣ звучало что-то привлекательное и граціозное: не то жалоба, не то укоръ, — зачѣмъ ты опаздываешь и задерживаешь дѣтей? Имъ давно пора учиться. Мы ждали тебя цѣлый часъ!

— Часъ! повторилъ адмиралъ спокойно, — будто цѣлый часъ!

Онъ вынулъ часы и прибавилъ: „Вы ждете меня ровно 15 минутъ“.

— Что ты? Что ты? Когда я вошла, Глаша сказала, что самъ опаздываешь, а другихъ бранишь.

Глаша вспыхнула и сердито взглянула на мать.

— Это не ея дѣло, и она говоритъ то, чего ей говорить не слѣдуетъ, — сказалъ адмиралъ спокойно.

— И что это ты дѣлалъ? Мы всѣ проголодались. Навѣрно былъ въ полѣ — за плугомъ ходилъ!

— Конечно, былъ въ полѣ и хорошо сдѣлалъ: если бы не былъ, то и пашня не была бы вспахана, какъ слѣдуетъ, только поскребли бы землю сверху. Да; и за плугомъ ходилъ.

— Охота, съ твоею ногой!

— Охота пуще неволи. Если бы я за плугомъ не ходилъ иногда, то ты, моя душа, не могла бы сидѣть прелестной картинкой за нашимъ семейнымъ столомъ. Когда хозяйство въ порядкѣ, женѣ можно рядиться. Вѣдь я твой работникъ и…