Сережа Боръ-Раменскiй - [6]

— Отчего въ городовые-то? А оттого, что, когда городовой крикнетъ на рынкѣ, то своимъ голосомъ всѣ голоса голосистыхъ торговокъ покроетъ. Всѣхъ оглушитъ!

— А ты на рынкѣ бывала? спросила Вѣра у Глаши.

— Бывала. Весною мы всѣ дивились на этого городового, когда ѣздили съ Ракитиными въ уѣздный городъ на ярмарку. Помните, Сарра Филипповна?

— Помню, какъ но помнить. Я ѣхать не желала: тамъ было много пьяныхъ, такъ не хорошо, но г. Ракитинъ и Анатоль желали, — и всѣ поѣхали.

— Если бы я была губернаторомъ, — сказала Вѣра, — я бы сдѣлала этого городового полицеймейстеромъ.

— Вѣра губернаторомъ! провозгласилъ Сережа смѣясь.

— Въ юбкѣ! сказала серіозно и важно Глаша.

Раздался залпъ хохота, засмѣялись всѣ. Степанъ Михайловичъ гоготалъ, закинувъ голову; Ѳедоръ Ѳедоровичъ хихикалъ, адмиралъ тоже засмѣялся добродушно. Вѣра обидѣлась.

— Съ вами пошутить нельзя — всякое лыко въ строку. Сейчасъ поднимите на смѣхъ.

— Если ты смѣха боишься, то пошевели языкомъ семь разъ, а потомъ, обдумавъ, слово свое изреки. Такъ совѣтовали какіе-то древніе мудрецы, — сказала Глаша, напуская опять на себя серіозность.

— Бѣды нѣтъ, — сказалъ адмиралъ, обращаясь къ Вѣрѣ: — посмѣйся сама, и обиды не будетъ. Надо умѣть понимать шутки. Положимъ, ты не губернаторъ и даже не губернаторша, но я заступлюсь за тебя; ты у насъ благоразумная и практичная. Скоро тебѣ надо будетъ пустить въ ходъ свои способности.

— Какъ это, папа? сказала Вѣра, улыбаясь похвалѣ отца, и досады ея какъ не бывало.

— Да, тебѣ ужъ пора помогать матери и присмотрѣть за домашнимъ хозяйствомъ.

Въ эту минуту, огромнаго роста лакей Андрей, за свой ростъ и представительность любимецъ барыни, показался въ дверяхъ и доложилъ, что пришелъ бурмистръ. Адмиралъ всталъ, не спѣша, твердо ступая, но прихрамывая, вышелъ. Это былъ сигналъ. Дѣти поднялись и, какъ стая галокъ, закричали:

— Скорѣе, скорѣе учиться.

— Мнѣ надо кончить до трехъ часовъ всѣ уроки, — сказалъ Сережа.

— И мнѣ,—заговорила Глаша, — непремѣнно.

— Почему? Зачѣмъ? Все Ракитины. Успѣете и туда: они обѣдаютъ въ половинѣ шестого.

— Я обѣщался прійти ровно въ три, — сказалъ Сережа.

— Кому это? И зачѣмъ обѣщались? нынче не праздникъ, а будни, и вы не можете располагать собою, — сказалъ нѣмецъ.

— Зачѣмъ? что вы его спрашиваете, — сказала Глаша: — развѣ онъ смѣетъ ослушаться Сони; что она ему прикажетъ, то онъ рабски исполняетъ. Приказала — и побѣжитъ, сломя шею. Если вы его не отпустите, онъ тайкомъ уйдетъ, хотя будетъ за то наказанъ.

Сережа вспыхнулъ.

— Экая ты… ехидная! Рабомъ я ни у кого не былъ и не буду.

— Правда глаза колетъ, — сказала Глаша спокойно, и ея притворное спокойствіе раздражило брата.

— Въ другой разъ за такую правду я… я тебя поверну по-своему.

— For shame! воскликнула Сарра Филппповна.

— Сережа, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — вѣдь это мало сказать глупо, это даже противно! Такъ говорить съ сестрою.

— Сережа! прошепталъ Ваня, взявъ брата за руку.

Сережа взглянулъ на брата и закусилъ губу.

— Вѣдь этакій огонь: какъ солома, такъ и вспыхнетъ, — сказала Вѣра.

— И какъ солома, — сказалъ тихо Ваня, — тотчасъ потухнетъ. А ты Глаша такая… такая…

— Какая? спросила она, вызывая его и смѣясь, — ну-ка, надумай какая? Какая? Ума не хватило!

— Вотъ, изволите видѣть, — сказалъ Сережа задорно: — она не жива, пока кого-нибудь не разсердитъ или не обидитъ.

— Ну, полно, стыдно, вѣдь вы ужъ не малыя дѣти, — сказала Сарра Филипповна. — Хорошо, что адмиралъ ушелъ, а то бы…

— Да этого бы и не было, — отвѣчалъ Степанъ Михайловичъ. — Ну, мальчики, маршъ, по-военному — давно пора за книги.

Всѣ разошлись, мальчики съ Казанскимъ, дѣвочки съ англичанкой.

Ровно въ половинѣ пятаго часа, адмиралъ въ сюртукѣ морской формы, застегнутомъ на всѣ пуговицы, съ Георгіемъ на шеѣ и въ петлицѣ, вошелъ въ кабинетъ жены. Она шила въ пяльцахъ, но была уже одѣта къ обѣду; она всегда надѣвала къ обѣду другое платье и другой чепецъ. На ней было фіолетоваго цвѣта красивое платье и кружевная черная накидка.

— Ну, что жъ, пора, — сказалъ адмиралъ, входя. — Какъ приказано, такъ я и явился.

Она улыбнулась, взглянула на него и полушутливо, полукапризно сказала:

— Ты отказался итти къ Ракитинымъ — и ты самъ видишь, я осталась, безъ тебя итти не хотѣла. Я не выхожу изъ твоей воли, — добавила она, улыбаясь лукаво и кокетливо.

— Не помню, чтобы я отказалъ; я только просилъ избавить меня, — не соблаговолили: я покорился и явился на службу.

— Какой ты скучный: то хочу, то не хочу. Вотъ мы теперь и опоздали. Я не одѣта.

— Помилосердуйте, душа моя, да ты такъ одѣта, что хоть ко Двору. Неужели въ деревнѣ?…

— Ну, да хорошо, — сказала она, вылетая изъ комнаты, какъ будто ей было 20 лѣтъ отъ роду и улыбаясь ему очаровательной улыбкой. — Развѣ ты понимаешь что-нибудь въ женскихъ нарядахъ! Я не могу итти такъ; притомъ же Сихлеръ прислала мнѣ обнову. Подожди минутку, я сейчасъ.

Онъ сѣлъ за ея пяльцы и сталъ разсматривать ея вышиванье, замѣчательно артистическое. По блѣдно-зеленому атласу вились гирлянды цвѣтовъ, шитыя гладью, такъ искусно расположенныя и оттѣненныя, что и живописецъ залюбовался бы ими. Она сама составляла эти узоры и, сорвавши цвѣты, шила ихъ съ натуры, какъ живописецъ рисуетъ съ натуры. Шелка тѣнями были подобраны замѣчательно искусно. Это была не простая дамская работа, а своего рода произведеніе искусства. Цѣлое утро проводила Серафима Павловна за пяльцами и хвалилась и гордилась своею работою. Адмиралъ разглядывалъ шитье и, наконецъ, глубоко задумался. Когда же посмотрѣлъ на часы, было уже четверть шестого.